— Я родился в 1938 году в Ростовской области на заводе Имени 1-й Конной.
Мой папа, Альтаир Таирович, был знатным жеребцом-производителем…
Мама, Мазовия Мартовна, простой кобылой-труженицей.
Мы, буденовские кони, взрослеем быстро, через два года пришла пора выбирать, так сказать, свою дорогу в жизни.
Для меня вопросов не было — только в армию. Тогда у всех на устах были слова маршала Буденного:
— Лошадь себя еще покажет.
В фильмах про армию конницу показывали наравне с танками и самолетами. Считалось, что в современной войне для нас тоже найдется место.
Ну и, конечно, было такое желание — покрасоваться.
В колхозе что?
Будешь, в лучшем случае, возить председателя или, там, агронома, может, в милицию определят.
А в армии у тебя:
- новенькое седло,
- хорошая сбруя,
- красивая попона,
- кормят, опять же, хорошо: овсом, добавки всякие дают.
У меня с породой все отлично было, так что взяли сразу, без раздумий. Я попал в Тамбовское кавалерийское училище имени 1-й Конной Армии.
Надо сказать, мне повезло: в скором времени прошла волна сокращений конницы, многие училища перепрофилировали, но Тамбовское имени Первой Конной это не затронуло.
Учили нас серьезно: подъем, уборка, поесть — и вперед, на занятия.
Чему учили?
Ну, выездка, понятно, держать строй, препятствия брать. Марши были очень часто.
И, естественно, боевая подготовка.
— Расскажите об этом поподробнее.
- Ну, должен сразу сказать, вот сейчас говорят много: мол, сталинские маршалы, Ворошилов и Буденный, готовились конницей против танков воевать. Это, конечно, неправда, танков у нас у самих хватало.
Кавалеристы, конечно, должны были вести бой, в основном, по-пешему. Но мы же, все-таки, кавалерия!
Поэтому атаковать в конном строю тоже учились: рубка, атака с пиками, стрельба на скаку — все это было.
— С пиками?
- А ты как думал?
Смотрел фильм «Александр Невский»? Там наши ребята снимались, и сверху, и снизу. Но к началу войны пики у нас забрали.
Вообще, конечно, тут очень важно, чтобы оба были подготовлены: и конь, и всадник. Если ты ровно идти не умеешь, спотыкаешься, то твой конник упражнение не выполнит.
Ну, а если человек — неумеха, тут и говорить нечего, легко без уха остаться можно, были такие случаи.
Но у нас ребята хорошие служили. Я был конем капитана Удаленького Александра Викторовича. Мы с ним всю войну прошли — огромная редкость. Даже не знаю, были ли такие еще.
Так он всегда за мной сам ходил, никому не доверял: сам чистил, мыл, кормил, даже убирался часто он же, хотя, казалось бы, командир! Он такой крепкий был, кривоногий, усищи лихие — многие думали, что он казак.
А он просто из Рязани, из рабочих. Капитан Удаленький — тот был кавалерист от бога! У нас в училище все наездники были, но Александр Викторович — он всегда считался…
Ну-у-у, образцом, что ли.
Он, кстати, умел номер с двумя шашками показывать, на скаку рубил на обе стороны, закрываться успевал, а лоза в два раза чаще поставлена.
Конечно, для войны это не нужно, но мы же кавалерия! У нас гордость, задор!
— Расскажите немного о довоенной жизни
- Как я уже сказал, учили нас, как следует, работали до седьмого пота, и зимой и летом, бывало, только полдень — а ты уже в мыле весь.
Но мы понимали — так надо. Все ведь сознательные, время такое было. Нет, встречались, конечно, кони, которые сачковали, или наоборот, постоянно норов показывали: дурили, удила закусывали, норовили всадника сбросить.
Но они долго не задерживались, здесь армия, а не ипподром.
— Как вы запомнили начало войны?
- В тот день нас прямо с полигона вернули в конюшню. Мы, конечно, недоумевали: в чем дело, на тот день был намечен длинный марш, на все светлое время суток, а тут…
Стоим, волнуемся, кое-кто уже начал денники ломать — была такая хулиганская привычка, чуть что — бьем копытами…
А в три часа зашел ко мне капитан Удаленький. Я еще как-то насторожился — уж очень он напряженный был, мы такое чувствуем.
Обнял за шею и говорит:
— Во так, брат Алмаз, война началась.
— Какие изменения это внесло в вашу жизнь?
- Поначалу никаких. Занятия шли своим чередом, хотя я знал, что Удаленький постоянно пишет заявления, чтобы его на фронт отправили.
Но он был ценным инструктором и каждый раз начальство отказывало.
— А вы не писали заявления?
— Как я могу писать, у меня же копыта (ржет).
— Да, действительно, прошу прощения. Расскажите, как вы попали на фронт?
- Осенью очередную просьбу Удаленького все-таки удовлетворили, и мы с пополнением попали в корпус генерала Белова.
Про бои под Тулой вспоминать, если честно, не очень люблю — тяжело было. Бросали нас туда-сюда, пятились мы, но Гудериана мы все же остановили.
Контрудар был, много там коней наших погибло — грязь, мы вязли, многие ноги ломали. А на войне, знаешь, тяжелораненых коней не особо выхаживают-то.
26-го ноября нашему корпусу присвоили звание гвардейского.
— У Бориса Слуцкого есть замечательное стихотворение про кавалерийский корпус, мне врезались в память такие строчки:
- Где-то бухает, ухает глухо,
добивают выстрелом в ухо
самых лучших, любимых коней.
Так верней.
- Что я могу сказать. Было, конечно. Если конь тяжело или смертельно ранен, и здоровым ему уже не быть…
Да, было. И добивали, и многие плакали при этом.
Очень тяжело.
Меня Бог миловал — был два раза ранен, но каждый раз легко, наш ветеринар осколок вытаскивал, зашивал, а на другой день уже в строю.
— Расскажите о вашем знаменитом рейде зимой 42-го.
- Ну, собственно, что рассказывать.
Прошли линию фронта, наступали, нас отрезали.
Четыре месяца там просидели, с партизанами соединились, десантников к нам прибилось сколько-то.
Очень голодно было — ели солому с крыш. Я имею в виду, кони, конечно. Фураж нам с самолетов сбрасывали: с По-2, потом площадку сделали, ТБ-3 садились.
Он хоть и огромный, но садился на простые аэродромы.
Помню, немцы под утро уже, подожгли наш По-2, «кукурузник», прямо над нами. Из пулемета подожгли.
И он к ним упал, а мы рядом были совсем, из разведки возвращались. Вроде немцев поблизости быть не должно, значит, тоже разведка какая-нибудь.
Мы с капитаном Удаленьким осторожно к опушке прокрались, смотрим, самолет горит на поляне, летчик от него второго тащит к лесу, а немцы к нему с другой стороны бегут, немного, человек десять. Ну и нас десять. С конями.
Виктор Александрович вернулся, скомандовал, мы на них и рванули. И вот знаешь, вылетели галопом, скачем, и я вижу, как немцы пулемет поднимают.
Я же понимаю — это смерть, и не остановишься ведь, несусь во весь опор, а у них, видно, что-то заело.
Я уже не скачу, лечу карьером, ржу при этом, в общем, успели мы раньше, капитан мой как махнул шашкой, первому башку долой, кровища, второй сразу руки вверх поднял, да тут же и упал.
Мы уже потом подошли, Удаленький спешился, посмотрел, говорит, ни ран, ничего. Наверное сердце не выдержало от испуга.
Это один из трех случаев у меня был за всю войну, когда в атаку скакал по-настоящему.
— А как обычно воевали?
— Ну, сам понимаешь, мы ребят к рубежу подвозим, они спешиваются, с нами коновод остается, сперва был один на десять коней, потом один на двадцать.
Они идут в атаку, а мы ждем.
— Переживали?
- Конечно! Мы же с ними… Понимаешь, вообще говоря, в эскадроне была полная взаимозаменяемость, то есть если всадника убили, а у другого — коня, то сел и дальше воюй, но все равно друг к другу привязывались очень, я капитана Удаленького без слов и без повода понимал. Он меня и шпорами-то никогда не трогал.
— Как кормили на фронте?
- Знаешь, как у поэта Твардовского написано:
— Есть войны закон не новый:
в отступленьи ешь ты вдоволь,
в обороне — так и сяк,
в наступленье — натощак.
Вот очень точно он написал. Конечно, по всякому бывало. Хотя, нас старались кормить по норме, овес был.
И при том конники его же жрали: овсяная каша, овсяный кисель.
Удаленький, уже майор был, говорит мне как-то: еще месяц так постолуемся, я лучше тебя ржать буду.
- Были ли какие-то межнациональные трения между конями?
- Нет, я такого не припомню. У нас пополнение и из Средней Азии было, и из Монголии — никаких драк, ничего.
Хотя, конечно, мы, сперва над монголами посмеивались, мол, что вы за кони?
Мыши с копытами.
Но они себя быстро уважать научили: очень сильные были и страшно выносливые. На нем полная выкладка, всадник, да еще лишняя пара сумок висит, а он трусит себе…
Они нас учили, как траву из-под снега копытом выбивать.
— Что для коня на войне было самое страшное?
— Ну-у-у, как сказать. Много страшного было, но мне всего хуже казалось под налет попасть.
Люди залечь могут, а мы? Несутся кони по полю, а эти низко так ходят, едва пропеллерами не рубят, и расстреливают.
Да, это самое страшное.
— Какое отношение было к коням комиссаров и особистов?
- Особиста мы и не видели, он со штабом ездил, на машине. Комиссары, в общем, с нами все время были, ну какие тут отношения?
Как-то раз на привале Абрек, мерин комиссара полка, начал было нам политинформацию устраивать, но у нас же народ такой!
Был в первом эскадроне конек монгольский, Баурджан, исключительно ржать умел, причем начнет так на высокой ноте и тянет, ровно твоя бомба свистит.
Вот подобрался он к Абреку сзади, ну и завел. Тот аж на дыбы встал, да как бросится прочь, орет:
- Воздух! Воздух!
Кухню опрокинул. Мы, конечно, стоим, ржем…
Да нет, ничего нам не было, хотя все знали, кто это устроил.
— Ваш корпус одним из первых вступил в контакт с американцами в Австрии, не расскажете об этом подробнее
(Алмаз Альтаирович ржет)
- Было, как же. Подполковник Удаленький уже полком тогда командовал, а о том, что нам навстречу идут американцы, наша разведка доложила.
Мы себя быстро в порядок привели и решили их встретить, как положено. Нет, что они стрелять начнут, мы не боялись.
Это танки можно за немецкие принять, а нас-то что? В общем, выехали, а нам навстречу колонна — бронетранспортеры, грузовики, танков немного.
И мы галопом туда-сюда, два раза прошли, потом Удаленький у их командира револьвер на шашку выменял.
Но долго с ними не задерживались — пришел приказ на север выдвигаться, там нам и сказали, что война кончилась.
- Интересно, что описание этой встречи сохранилось и у американцев:
- На горизонте появляется туча пыли, из нее вылетают всадники в войлочных плащах и высоких бараньих шапках. Они галопом проносятся между бронетранспортерами, стреляя в воздух и с удивительным проворством вращая саблями.
Время от времени конники хором кричат:
- Гей! Гей!
Чем пугают нас до полусмерти. Наконец один из них — огромный кривоногий человек с длинными усами, свисающими на грудь, увешанную, словно стальной чешуей, большими медалями, прыгает на скаку с седла в штабной бронетранспортер.
Пока мы приходим в себя, гигант безошибочно определяет генерала Прикстона, проталкивается к нему и, громко крича что-то на своем грубом языке, хлопает по плечу.
Пока генерал пытается решить, как ему действовать, русский к общему удивлению крепко обнимает его и целует.
Отстегнув тяжелую саблю со странной рукоятью, великан сует ее в руки нашего командира и ловко снимает с того кобуру с револьвером Кольт образца 1872.
Еще раз хлопнув Прикстона по плечу, он громко свистит, и к бронетранспортеру подбегает маленькая мохнатая лошадь.
Русский командир, или, правильнее сказать, вождь, с изумительной ловкостью прыгает в седло, громко кричит, и всадники дружно поворачивают коней.
Они уносятся на восток, а мы стоим, не в силах понять — случилось ли это на самом деле, или у нас начались галлюцинации из-за дешевого немецкого вина.
— Да-да, примерно так и было (долго ржет).
Хотя насчет маленькой и мохнатой — это он врет, я в холке метр семьдесят был. Вот, в общем-то и все.
Удаленький служил, пока не началось расформирование кавалерии, тогда демобилизовались оба.
Потом мы на «Мосфильме» работали, учили актеров верхом ездить, Александр Викторович во многих фильмах дублером был.
Такие дела. Из всех коней нашего училища я один до конца войны дожил.