СКАЗКИ 3 И 4.
сказка 3
В субботу утром среди ясного неба вдруг раздался гром, и возле старинного царского склепа разверзлась земля два на полтора метра. Это был намек. Пошатнувшаяся в обществе вера выходила обществу боком.

Дальновидный в силу испуга царь принял немедленные меры. По дворам забегали посыльные, раздавая бесплатные алюминиевые крестики по пять штук на руки, циркулировали с суточным запасом ладана и святой воды сорок два дежурных попа о сорока двух кадилах, беспрерывно звонили колокола на всех колокольнях. Полным ходом шло укрепление основ.

Царь сидел, нацепив очки, за письменным и выслушивал мнение столпов духовенства. Речь шла о еретиках.
— …Согласно чему вырывание ног еретика есть наиболее гуманный способ борьбы с оным.
Докладывал по свитку похожий на подсвечник игумен.
— Ибо сказано тут у меня: не приемля слова истинного, да в сморчка будешь превращен, али ушей отрезание, али в прорубь дерзкого, али морды клеймение, али…
— Понял!
Крякнул царь, махая рукой.
— Садись, преблагий, уразумел тебя. Мнение, я чай, общее?
Клобуки степенно наклонились и вновь выпрямились.
— Консенсус. Ну дык за дело!

К вечеру до полусотни еретиков сидело в большой рубленой клетке, представлявшей из себя летнюю тюрьму. Баб было трое, отрок один, собак две, остальные пахли луком и кутались в бороды. Собак, внимательно осмотрев, отпустили.
Перед оставшимися выступил лично царь.
— Покайтесь!
Сказал он строго.
— Равняйсь! Смирно! Первый пошел!
— Виноват, батюшка!
Зачастил крестьянин, вцепившись в клетку.
— Кто-ж его разберет ночью-то! Темно у нас ночью-то! А квасу-то мало не пьем, много пьем, вот на двор и ходим.
Обмочили, был грех, оне ить в черном лежали, не видать. Кабы знать, что их преподобие лежали, так и не мочились бы. А так мочились, ага.
Оне пьяные, молчат, почивают, а нам ночью темно, а оне как раз за углом лежат, а мы и не видим, мочились, ага.
Кого хошь обмочили бы, темно было, а серчать на нас не за что, квасу-то много пьем, вот на двор и ходим…
— Еретик!
Злобно сказал один из стоящих поодаль клобуков. Остальные его почему-то сторонились.
Царь почесал в затылке. Такой судебно-правовой вопрос стоял перед ним впервые.
— Экспертизу надо устроить!
Дернул его за рукав возникший, как всегда, из ниоткуда шут.
— У них анализы взять, а у него рясу. А то, может, это собаки были. Зря отпустили-то.
— Зря!
Опять крикнул тот, которого сторонились.

— Следующий!
Велел царь.
Баба в застиранном кокошнике высунула длинный нос из клетки и закричала:
— Ваше преподобие! Согласная я! Посовещались мы с мужем! Согласная я! С вами оно невелик грех будет, тока погодим, пока пост кончится! Тогда на сеновал и приходите! Согласные мы, отпустите, ваше преподобие!

Один из стоящих поодаль клобуков быстро отвернулся, заложил руки за спину и стал насвистывать что-то литургическое. Царь поглядел на него с сомнением.
— Грудастая баба!
Заметил шут, показывая на клетку.
— Дьяволово отродье, у добрых людей сразу столько-то не бывает. Если уж в клетку посадил, так в Европу надо везти, шапито разбивать, на такое диво поглядеть гульденов-то не пожалеют.
— Дурак!
Сухо сказал царь.
— За веру бдим, а тебе работы нет, а ты встреваешь.
— Тогда виноват.
Пожал плечами шут и отошел в сторону.

— Что-ж, хрисьяне, все согрешили?
Тяжело вздохнув, вопросил царь.
— Провинились, батюшка! Так ить замолим!
Отозвался один из клетки, староста.
— Раньше замаливали, и теперь замолим! А что их преподобиям куренка не отдал, так то извинюсь.
Им же, куренком, и караваем впридачу извинюсь. И две головы сахарные, ваши преподобия!
А Сашку-пастуха всем миром выпорем в вашу честь, чтоб частушек не пел!

После этих слов подул свежий ветерок, солнце на небе покачнулось, перестало палить и просто ярко засветило.
Процедура кончилась. Царь отворил клетку и протянул руку для целования.
— Расходись, сукины дети. Не шалить. Бога бояться. Работать. Плодиться. Нда, ну и груди… Молитвы возносить. Следить там, чтоб… Сеня!

Шут бросил папироску и подбежал на профессионально кривых ногах.
— Тута я, величество!
— Пока тута.
Многозначительно произнес царь и показал глазами на небо.
— А потом тама. И все будем. Потому — религия! И воровать нехорошо. Понял?
— Ты это мне говоришь, величество?
Невинно спросил шут.

Царь почесал нос. Шут был прав. Царь оглядел маленькое скопище клобуков и поежился.
— Иди передай им, чтоб по дворам больше не ходили. В палисаднике пусть сидят.
В карты, скажи, разрешаю. Как помазанник, в карты разрешаю, а по дворам чтоб не ходили.

Вечером во всем царстве было тихо и спокойно. По-крупному никто не грешил. Основы крепли. А царь с шутом восемнадцать раз выпили за здравие и ни разу за упокой.
* * * * *
сказка 4
В этот день всем дворцом плели кружева. Трясущимися после вчерашнего приема руками царь путался в тютельках и вспоминал боевое прошлое.
— Нда, задали мы им тогда под Журчалкой! С тыла зашли и вдарили! Насилу они ноги унесли! И куды они только глядели, когда мы их с флангов обходили!
— Так ить коровы!
ответствовал шут.
— Сиречь звери глупые, против нашей выучки ихние рога — тьфу! Кабы не пастух — и потерь бы у нас не было.
Ты, твое величество, зря тогда пастуха не пленил. Ить он, гад, нас чуть в прах не поверг! Не узнал тебя в каске-то. Осерчал, ирод.

— Ничего.
Отвечал царь, с сомнением глядя на получающийся узор.
— Они, Сеня, раны, воина только красют. Ежели б мы с тобой тогда в палисаднике храпели, враги бы сейчас на наших женах и сестрах ездили. А мы их, заморских, завсегда в кулаке держали! Помнишь, кукарекского-то атташе как пугнули?
— Грубиян вы, тятя!
Заметила носатая в маменьку царевна.
— Я грудная была, и то осудила. Рази можно такому кавалеру изящному каблуки подпиливать? И орудию навозом зарядили, а он субтильный, не нашего сложения. Вам шутка, а ему личико насилу оттерли.
— Твою-то репу и в три дни не обслюнявишь.
Философски заметил царь. Дочь он любил, хотя размеров ее иногда спьяну пугался. Корон на голове наследницы свободно умещалось две штуки.

— На себя бы, тятя, глянули!
Вспыхнула царевна. Кружево в ее мужицких руках затрещало.
— Гусударству диету прописали, а сами в пост поросенка сожрали! На глазах у свиньи! Что, неправда?! А ты чего смеешься, дурак?! Пошел прочь!
на запустила клубком в шута.
— Сиди, Сеня.
Сказал царь.
— А ты, дщерь, не в обиде будь. Пошутил я. Не обижайся. А то в темницу заключу. Я политик строгий.
— Суров ты, батюшка!
Поддакнула царица. Она тоже была политиком.

— Взгляд-от у тебя — чистый орел! Но добе-ор! Надысь, слышала, мужики говорили: добер у нас царь-то! Добрее немецкого будет, хоть и ростом помене. И умом крепок!
— Это как бы мне природой дадено.
Скромно сказал царь.
— Как я есть самодержец и ответственность имею.
Ты вот, Сеня, к примеру, трюфель — и не боле того. Потому как дурацкой породы. А я тебя рядом посадил и шутить дозволяю.
— Так ведь и благодарен же я!
Зевая, отвечал шут. Ему было скучно.

Царь сегодня был настроен на самовосхваление. В такие дни шут обычно до пролежней спал под троном.
А царь сверху вдумчиво кивал в ответ на убедительные речи придворных о его, батюшки, молодцеватой походке и мастерстве аналитика.
— Ляпни, Сеня! И спать иди, зеваешь-от
Милостиво велела царица.
— Земля — круглая!
Пискнул шут и закувыркался к трону. Все захохотали.
— Их-хи-хи! От ить дурак! Ай да дурак!
Трясся царь. Он ценил юмор. И берег своего шута.
А ЗЕМЛЯ ТОГДА И В САМОМ ДЕЛЕ БЫЛА ПЛОСКАЯ