Женщина показалась мне молодой и в общем-то привлекательной. Есть в русском языке слово «растрепанная», относящееся, как я понимаю, в первую очередь все же к прическе. В моей посетительнице мне увиделась какая-то общая «растрепанность» облика, даже непонятно в чем выражающаяся (как раз с волосами все было более-менее в порядке). Ребенка с ней не было.

— Я слушаю вас, — нейтрально произнесла я, после того как она уселась в кресло и представилась: Марина.

Она как будто удивилась. Я решила подождать — так или иначе все выяснится.

— Я к вам пришла, — помолчав, сообщила мне Марина. — Вы ведь психотерапевт?

— В общем-то не совсем, — я пожала плечами. — Я, скорее, все-таки работаю в жанре психологической консультации. Но я безусловно готова вас выслушать.

— У меня умер ребенок, и от меня ушел муж, — сказала женщина.

Мне показалось, что в ее голосе прозвучало торжество. Я помотала головой, отгоняя наваждение: этого просто не может быть, мне несомненно померещилось.

— Если можете, расскажите подробнее, — попросила я. — Что именно произошло?

Вопреки моим предположениям, рассказ Марины был подробным, внятным и обстоятельным, без аффектов и носовых платков. В какой-то момент у меня возникло твердое ощущение, что она продумала и составила его заранее, может быть, даже записала (в повествовании очень ощущались абзацы).

Замуж Марина вышла по любви, за давнего знакомого, который ухаживал за ней еще в детстве, но тогда взаимности не добился (девочке Марине нравились мальчики постарше). Однако впоследствии, после практически случайной встречи, когда бывший мальчишка оказался сложившимся и достаточно успешным мужчиной, ситуация изменилась. Он уже был женат, недавно развелся, сентиментально вспомнил первую любовь, и она ответила на его вновь вспыхнувшие чувства. Он не очень хотел второго брака, предлагал сначала пожить вместе «просто так», получше узнать друг друга. Но практичная Марина, тоже уже кое-что знавшая «про жизнь и мужиков», поставила условие: это все глупости и отговорки, мы знакомы с детства, так что, милый, или брак, или никак. Он согласился, видя в давности знакомства залог грядущего счастья, но огласил свое условие: ну что ж, будь по-твоему, брак так брак, семья так семья, но тогда сразу — ребенок, я готов к отцовству. Марина этот тезис услышала и кивнула в ответ, но сначала как-то не восприняла его всерьез. Детей она никогда не любила, предпочитала им кошек (у нее дома жило три штуки). При этом Марина понимала, что когда-нибудь ребенка все равно придется завести, но, вступая в брак, хотела сначала «пожить для себя», вдвоем с мужем, купить и обустроить квартиру, попутешествовать по разным странам (почему-то ей хотелось непременно побывать на карнавалах — в Венеции и в Рио-де-Жанейро).

Однако практически сразу после свадьбы (прямо во время свадебного путешествия) муж стал настаивать: хочу ребенка! Сейчас! Марине это было неприятно (разве меня ему уже мало?). Жаловалась подругам. Подруги советовали прямой обман: пользуйся таблетками, а ему говори, что не получается. Но Марина не из породы обманщиц. Что это за семья, с самого начала построенная на лжи?

Однако, забеременев, сначала все-таки расстроилась: карнавалы откладывались на неопределенное время. Потом, где-то со второй половины срока, расстраиваться перестала — разговаривала с шевелящимся в животе эмбриончиком, придирчиво собирала приданое. Муж был рад и предупредителен, вел себя идеально.

Родившегося в срок здорового мальчика назвали Константином. Марина изменилась кардинально — один вид крошечных шевелящихся пальчиков сына мог вызвать у нее поток светлых слез. Вмиг стала сумасшедшей матерью: покупала кубометры развивающих игрушек, читала всякие книжки, влилась в мамское сообщество на детской площадке и сделалась там чуть ли не лидером и законодателем мод. Мужа почти не замечала, но он никаких претензий не высказывал, сыном гордился, был нежен.

Костя умер в пять с половиной месяцев — синдром внезапной смерти младенцев, причины неизвестны. Заснул вечером в своей кроватке вроде бы абсолютно здоровым. Когда она встала к нему в четыре утра, сын был уже мертв. Немолодой врач со скорой сказал: мама, папа, вы только не убивайтесь по поводу своей вины, я много чего видел и знаю, что именно вот это предсказать невозможно.

После похорон Кости она месяц не выходила из дома. Дело было не в депрессии — она просто не представляла себе, как пройдет мимо детской площадки, где по-прежнему коляски и малыши. Разумеется, они знают. (А если все-таки нет?) Что они ей скажут? А что она им?

Потом все-таки решилась. Они знали, выражали продуманные соболезнования, смотрели с трепетом. Она с достоинством несла свое горе.

Дома завела что-то вроде Костиного мемориала. Муж сказал: надо жить дальше, давай это все выкинем, зачем ты мучаешь себя и меня? Она ответила: ты ничего не понимаешь! Все отмечали, что у нее стало одухотворенное лицо.

Муж сказал: ты всегда мечтала о карнавале в Венеции. Вот, он скоро, поедем, это тебя отвлечет. Она сказала: это пошлость, как ты мог такое даже подумать.

Через полгода он сказал: Костя навсегда останется нашим первенцем. Но давай теперь родим дочку. Она сказала: ты хочешь заменить одного ребенка другим? Я даже с кошками так не могу.

Муж ушел еще через полгода.

Ее родители (папа — бывший партийный чиновник средней руки, вполне вписавшийся в перестройку) готовы были сдувать с единственной дочери пылинки: она столько перенесла! Но Марина вышла на работу, охотно встречалась с подругами. Подруги понимали: ее проблемы не чета их проблемам. Так и говорили. У нее была кратковременная связь с мужчиной. Ему сначала нравился ореол страдания, окружавший ее даже в постели, а потом, видимо, надоело.

Кто-то подсказал Марине, что ей нужно непременно проработать свои проблемы с психотерапевтом. Они с Костей ходили к нам в поликлинику, она видела табличку на моей двери и поэтому пришла.

Я видела, что она пришла в общем-то не по адресу, но не могла сказать женщине, потерявшей ребенка: идите обратно в жизнь, а если пока не хотите — идите к взрослому психотерапевту, работающему в русле какой-нибудь из аналитических методик. Разумеется, она бы услышала: здесь детская поликлиника, а у вас теперь нет ребенка, вам здесь делать нечего… Я не смогла.

Она ходила ко мне и каждый раз уходила недовольная. В то время как раз появились первые книжки, фильмы и легенды о работе психотерапевтов. Я им явно не соответствовала.

Однажды я напрямую спросила у нее об ожиданиях (Костю и мужа не вернуть, чего же она все-таки ждет от нашей работы?) и ее конкретных текущих проблемах. Она внятно ответила: ожидала, что вы будете меня обо всем расспрашивать, мы будем разговаривать, анализировать все с самого начала, особенно мои отношения с папой, может быть, даже что-нибудь под гипнозом… Что касается текущих проблем: вот она ходит по улицам, видит родителей со счастливыми здоровыми малышами, а также счастливые, любящие друг друга пары и… не то чтобы она их ненавидит, нет, тут другое… Просто она все время думает: ну вот почему у меня-то все так? Чем они лучше? Почему у меня нет того простого и важного, что есть у них?! Почему именно у меня это отняли? И наши с ней встречи совершенно не дают ответа на этот базовый вопрос, из наших разговоров ей все время кажется, что она — самая обычная…

— Про анализ отношений с папой — это не ко мне, — наконец-то решилась сказать я. — А что касается улиц… Может быть, имеет смысл помнить, что вы — молоды, здоровы, красивы и фертильны. А по улицам нашего города, помимо всех прочих, ходит 15 тысяч вообще бесплодных женщин и мужчин (у них никогда не будет своих детей), 4 тысячи женщин, потерявших ребенка в последние три года, 150 тысяч человек, больных онкологическими и другими смертельными заболеваниями (большинство из них умрет в течение пяти лет, и они знают об этом), их родственники, горюющие о больных близких, около трехсот тысяч людей, сравнительно недавно переживших развод, а также — не забывайте об этом! — около миллиона стариков, которым уже недоступны большинство витальных радостей молодости. Если бы все они, глядя на окружающих, не шли теми дорогами, которые для них открыты, не жили теми радостями, которые им доступны, а страдальчески вопрошали в пространство: почему я?! — в мире не хватило бы никаких психотерапевтов, и вообще мир стал бы удивительно унылым местом…

— Вы нечуткий человек и плохой специалист, — сказала Марина. — Но я рада, что вы это сказали. Потому что я теперь пойду и найду настоящего высокопрофессионального психотерапевта, который отнесется ко мне лучше, чем вы.

— Желаю вам удачи, — совершенно искренне сказала я.

***

Это было лет двенадцать-тринадцать назад. С полгода назад я получила письмо по электронной почте. Марина разрешила мне опубликовать его в подлиннике, но я, подумав, решила этого все-таки не делать и пересказать содержание своими словами.

Разумеется, после нашего расставания Марина легко отыскала взрослого аналитика. Потом еще одного. За пять лет она сменила их, кажется, три раза. Все это время ходу Марининой психотерапии очень мешал мой образ. Точнее, даже не мой, а образ этих тысяч и миллионов ходящих по улицам города людей и их несчастий. «Чего я-то тут делаю и трачу деньги (преимущественно папины) и время (свое)?» — думала Марина время от времени. Разумеется, она говорила об этом со своими терапевтами. Они объясняли ей, что это классический случай ятрогении, что она уникальная личность и проблемы прохожих не имеют к ней и ее личной и успешно идущей терапии никакого отношения. Какое-то время Марина в это верила. Но через некоторое время снова ловила себя на том, что, забывая о своих все углубляющихся сложностях в отношениях с отцом, думает про того или иного полузнакомого человека: а вот у него — что?

И однажды во дворе знакомая еще по Костиным временам мамочка рассказала ей про Виктора. У Виктора недавно умерла жена, и он остался с двумя маленькими сыновьями, один — практически младенец. Он приезжий, ни родных, ни друзей детства, как ему сейчас, сложно даже представить…

Как она решилась? Виктор был растерян и рад. Она пропустила сеанс психотерапии. Он сказал: боже, благодаря вам они первый раз уснули без слез. Она сказала: я немного знаю, как обращаться с детьми, у меня был ребенок, сын, он умер, синдром внезапной смерти младенцев, врач сказал, что никто не виноват, но я еще и сейчас сомневаюсь…

Он обнял ее, и они долго стояли молча.

Сейчас их старшему сыну девять, а общей дочке почти два, и она уже знает почти все буквы.

Марина по-прежнему любит читать литературу про воспитание детей. Где-то увидела ссылку на детскую колонку «Сноба». Столько лет прошло, но она узнала меня на снобовской фотографии (что, в общем-то, неудивительно, ибо до недавнего времени у меня на аватарке висела фотография более чем десятилетней давности) и вот решила написать.

Думаю, все понимают, как я была рада письму Марины.