— Как ты можешь с ней общаться? — говорит мне Д. — О чем с ней можно разговаривать? Она же дура, дура непроходимая!
Так оно и есть. Как ее еще назвать? Кто б спорил.
Смотрит сериалы эти дурацкие, пересказывает с удовольствием, вздыхает: ну как в жизни! В 20-й серии — украдено дитя, в 30-й — потеряна память, а в 75-й — и то, и другое счастливо обретено. Ну, как в жизни.
Анекдоты ей надо по три раза рассказывать и каждый раз объяснять. В конце концов смеется, но как-то неуверенно.
Еще романы в мягких обложках читает, рыдает над плоскими бумажными страстями.
Детей любит, а разговаривать с ними не умеет, начинает сюсюкать, повергая воспитанных подростков в недоумение, а невоспитанные в лучшем случае крутят пальцем у виска.
Газеты читает, чтоб узнать, что актрисулю А. бросил финансист Б., переживает за обоих, как за родных.
Большая, несуразная, нелепая, много лишних килограммов, много лишних сантиметров.
Вечно подбирает котов каких-то помойных, собак, выхаживает, возит к ветеринару. Соседям ее повезло — у нее аллергия на шерсть, а то бы всех у себя оставляла, а не носилась по городу со слезящимися глазами и хлюпающим носом, пристраивая очередного «кабыздоха» в хорошие руки.
Моет полы и окна еле ползающей полусумасшедшей бабке со второго этажа, старушенции мерзкой и, в свою бытность, во вменяемом состоянии. А то одежду для бомжей собирала и раздавала. Бомжи ее и обокрали. Хотя что там красть-то было?
А когда Д. бросил первый муж, и Д., наглотавшись таблеток, попала в больницу, таскалась к ней каждый божий день с бульоном и клюквенным морсом, сидела, делясь новостями из сериалов.
И вдрызг пьяных забулдыг из сугробов достает, на себе до местожительства доволакивает, получая по полной от жен, принимающих ее за собутыльницу.
Я знаю, что я умнее. И сравнивать нечего. Дура — она и есть дура.
Но если и меня, и Д., и ученую подругу Д., без пяти минут доктора философских наук, вычеркнуть из жизни, то средний уровень интеллекта на планете, скажем честно, не понизится. А если исчезнет она, то в мире, возможно, похолодает.