А она говорит: «Не утешила я его…
Столько было ветров, неуёмно высоких волн,
ускользающих улиц, окрашенных, как беда.
Столько было причин, чтобы сердце ему отдать…
Если это не ложь, и с любви начинался мир,
если память о нём, точно вечнозелёный мирт,
как же можно озвучить: «любимого больше нет»?
Разве я отменю этот новорождённый снег?
Это кружево мыслей, летящее к февралю,
бирюзовые письма непрожитой с ним зимы…
Веришь, в каждой снежинке уместится слово «мы»,
если всмотришься пристальней, можно прочесть «люблю».
Жизнь уводит по ниточке в шум, забытьё и быт,
словно можно всегда выбрать новую из орбит.
Но душа занавешена мраморной синевой… "
А она говорит: «Не утешила я его… "
Только мир ей ответ: «Не печалься, родная, зря.
Для цветущей сирени не создано словаря,
моря возглас неясен, хоть трижды переплыви.
То, что он не услышал биенья твоей любви,
вовсе не означает, что было ему темно.
Алый лист, опустившийся ласково на окно,
вешний луч, отразившийся радостью в зеркалах, —
это всё чудотворная нежность твоя была.
Безоружная с виду, по сути — алмазный щит.
Знаешь, нежность твоя и доныне его хранит».