Расскажу, если хочешь. Без пауз, начистоту. Только ты не тревожься, срастается, не болит.
В нашу в гавань заходят высокие корабли, и у каждого первого солнечность на борту. Оттого и сентябрь распахнут, как лёгкий май, что рассыпался солнечный ветер в ладонях мачт. Тихо осень за кадром: «Довольно же вас щадить, завтра будет туманно, а после — придут дожди». Говорить о тебе тяжело. Но молчать — светло, словно утро цветущее в сердце моё вошло.
Этот свет не имеет отсчёта, не знает дна. Так зачем мне в тоску, если нежность твоя слышна?
Подрастают дочурки и учат меня любви, и не глянцево-сладкой, а той, что на глубине.
Я учусь отдавать. Опрокинутый день живить… Иногда у меня получается. Чаще — нет.
Знаешь, бабушка, раньше мне праздничней пела жизнь. Были скалы отвесны и волны мои свежи. А теперь, что ни шаг — малахитовая печать. Раньше думалось, я бесконечно могу прощать, а сейчас постигаю рубеж за которым лёд, и его никакая пламенность не берёт.
Всё же, бабушка, я больше буря, чем благодать, вот поэтому мне и не пишется иногда.
Чтобы искру родить, нужно море огня впитать, и пока не впитаю, я — ломаная слюда.
У тебя-то наверно и голос теперь другой, что-то в нём от ручья, от закатного блеска гор. Научи быть сиянием ровным, а не костром, пусть стихи начинаются раньше биенья строк. Пусть в них силы прибавится, имя которой — Бог. Ты мне снишься. Не часто, но искренне. В голубом. Так случилось, что это наш общий любимый цвет.
Я смотрю на тебя и знаю, что смерти нет.