Ты наверно ошибся, а, может быть, врёт молва:
я совсем не алхимик, ни разу не лекарь, но
я умею предчувствовать краски и рисовать,
оттого мне светло и страшно, что мир цветной.
Да, ты смел и вынослив, но каждому нужен тыл,
колорит и акцент, перспектива и светотень.
Мы нуждаемся в цвете, как в снадобье и бинте,
вот поэтому я и стремлюсь рисовать мечты.
Я и сам не из робких, выдерживал львиный взгляд,
я ковал арбалеты, изведал и пыл, и стыд.
Но ничто не сравнимо с тем чувством, когда звенят
и становятся явью и плотью мои холсты.
Не ослышался, нет. До конца не могу постичь,
но с сиреневой юности я на плечах несу
неизбывную миссию, дар, а, возможно, бич…
Но картины мои оживают, и в этом суть.
Белокурая женщина робко просила дождь…
Рыбаку рисовал я сеть, кузнецу — коня,
а мальчишке, которого крупная била дрожь,
тонкой кистью лекарство, — мучительный жар унять.
Балагуру портному создал золотую нить,
он мечтал, чтобы платья его разгоняли ночь.
Но купцу, что утратил невесту, не смог помочь,
потому что, к несчастию, время не починить.
А вот здесь, на мольберте, ты видишь шершавый слом?
Догадаешься сразу, откуда, держу пари!
Да, однажды мой холст отразил и исполнил зло.
Есть такие мечты. Низвергают, а не парят.
От меня не осталось объёма, одна канва,
я почти перестал себя помнить и узнавать.
В тёмном зареве мыслей я скалился, как шальной,
я не знал человека, что некогда звался мной…
Я вышагивал боль, вспоминая себя по швам,
я был ветошь немая, пылающий свежий шрам…
А когда исцелился, то в сердце услышал: «Сын,
ты теперь обретаешь внутренние весы».
Я не знаю, какая на ощупь т в о я мечта,
я уже забывал, как касается кисть холста.
Но я слышу, как пряно в тебе зацветает жизнь.
Если что-то заветное бьётся в груди, СКАЖИ.