15
Две последующих недели, я провел в областном центре. Время прошло быстро, незаметно и, главное, весьма продуктивно. Благодаря Юлии Борисовне, мне удалось добиться не просто многого, а очень многого — был увеличен штат сотрудников еще на три единицы, выделены средства на полную реконструкцию здания, а главное, благодаря этой энергичной и душевной женщине, на время реконструкции Дома, воспитанники полным составом, выезжали на побережье Черного моря в санаторий.
Несколько раз я пытался позвонить и поделиться новостями, узнать как обстановка в Доме, но междугородняя телефонная связь отчего-то капризничала.
«Ничего, — думал я. — Сюрприз сделаю»
Так что, возвращался я в приподнятом настроении, с хорошими вестями и подарками.
Тем хуже был контраст, от того, что ждало меня по приезду.
Екатерина Владимировна встречала меня у крыльца Дома. Рядом топтался, отводя от меня взгляд Михалыч. По их лицам, я понял, что за время моего отсутствия, что-то произошло. На мой невысказанный вопрос, Екатерина Владимировна разрыдалась в голос:
— Юрий Алексеевич… Оленька… Наша Оленька…
Сквозь слёзы и причитания мне с трудом удалось вытянуть из неё информацию.
На второй день после моего отъезда, у Олюшки, поднялась температура. В больнице сказали, что это прогрессирует основное заболевание, что ничего не могут сделать, и предложили, даже не предложили, а настоятельно рекомендовали проводить радикальную терапию, то есть химию и облучение. Из Екатерины Владимировны, ссылаясь на крайне неблагоприятный исход, выбили письменное согласие.
— Они сказали, что она умрёт без этого лечения! — рыдая говорила воспитатель. — обещали резкое улучшение состояния, и даже, что есть шанс на полное выздоровление. До вас мы дозвонится не могли.
Она виновато посмотрела на меня. Я махнул рукой — продолжайте.
— А сегодня, позвонили из больницы, и сказали, чтобы Оленьку забирали… Умирать… домой. Сюда. Сказали, что лечение не дало ожидаемых результатов. Жить ей осталось несколько часов, максимум день. В больнице она не нужна. Только место в реанимации занимает.
И слёзы вновь хлынули по её лицу.
Я обернулся к Михалычу:
— Заводи!
Тот, получив чёткие указания, встрепенулся и быстро направился к УАЗику.
Уже через полчаса я входил в больничные двери. Быстро, перепрыгивая сразу через две ступеньки, поднялся на пятый этаж, в реанимационное отделение.
— Где она? — спросил я у молоденькой медсестры.
— Мужчина, сюда нельзя! — воскликнула она.
Я отмахнулся:
— Где она?
— Мужчина, это реанимация…
На шум, из своего кабинета, вышел доктор Железняков.
— Пропусти его, — бросил он медсестре. И посмотрел на меня. — Юрий Алексеевич, поверьте, мы сделали всё возможное, и даже больше — лучшие зарубежные специалисты проводили лечение для вашей воспитанницы. Но, поймите, что-то пошло не так. Никто не застрахован от ошибок…
— Практиковались? — я смотрел ему прямо в глаза.
Он отвёл взгляд:
— Юрий Алексеевич, поймите…
— В морду бы тебе дать, — перебил я его. — Да мараться не хочется. Где она?
Железняков махнул рукой:
— Там.
Олюшка, лежала на кушетке в коридоре у лестничной клетки, в самом тёмном закутке. Даже в полутьме было видно, как, за эти несколько дней она изменилась: глаза были полуприкрыты, тоненькие ручки лежали поверх простыни, сливаясь с белизной ткани, лицо было не просто белым, а отдающим нездоровой желтизной, синие губы сжаты в тонкую полоску, на голове не было не единого волоска — её дивные каштановые локоны исчезли безвозвратно, даже бровки и реснички куда-то подевались.
Я стал рядом с ней на колени и погладил по безволосой головке. Веки Олюшки дрогнули, глаза приоткрылись, она посмотрела на меня и попыталась, что-то сказать.
— Молчи, молчи, мышонок. Я здесь. Всё теперь будет хорошо.
Я взял девочку на руки и пошел к выходу.
Доктор Железняков, что-то говорил нам вслед, но я его не слышал. Я нёс свою дорогую ношу домой, к тишине и спокойствию, туда где её любят и всегда будут любить.