Прошло две трети от зимы. Зима не слишком суетлива. Чернила требуют долива, причем желательно в умы. На трассе вроде бы занос, машины строятся обозом. И у меня проблема с боссом и жуткий авитаминоз. Вношу бессмысленный залог в цепь нескончаемой рутины. Притихших улиц палестины — отнюдь не райский уголок. Да, коротаю вечера, зато вытягиваю тени ежевечерних наваждений. Да, между «завтра» и «вчера», на день сегодняшний дивясь, почти стирается граница. Пытался другу дозвониться — здесь отвратительная связь, пускай по видам и родам объединяют нас исправно. Вожу знакомство с дочкой фавна (весьма капризная мадам). Приходит поздно, иногда в мои нецарские палаты. А если спросишь, где была ты — услышишь: небо, лес, вода.
Остался месяц до весны, до переломного момента. И тот садово-дачный ментор, и то пальто, что белизны не собирается скрывать, — хотя и действуют вслепую, в осведомители вербуют кушетку, тумбочку, кровать. Идеи чахлыми растут — их воспитатели бессонны. Здесь отличаются сезоны лишь по количеству простуд. Борьба за качество, увы, свелась к названиям таблеток. Посланник мира так и эдак находит площадь головы чуть привлекательней земли. У февраля дурная слава, и по причине ледостава к нам не приходят корабли, чужими флагами сочась. Изобличив во мне невежду, дочь фавна пестует надежду. Настолько странное «сейчас», настолько странное «теперь», что случай путаю со сводней. А если спросишь, с кем сегодня — услышишь: рыба, птица, зверь.
Не претендуя на восторг, гуляю в парке, быт налажен. Раз бог не выдаст — чрт не страшен. Давно не ввязываюсь в торг актёров среднего звена, раз весела и крутолоба моя рогатая зазноба, к тому же внучка колдуна. Дочь фавна едет на вокзал, читает книги, ставит пломбы. Поговорила с колдуном бы — уж он бы ей не отказал. Вздохнул бы, всякого б сподвиг на жизнь без подлости и фальши. А я, спросив, ну что же дальше — услышал: рыжик, боровик.