За дождями следом летит зима, за зимой прилетят стрижи. Если горе — пусть оно от ума. Я не знаю, как надо жить. Молодое племя скользит по льду в стороне от дурных вещей. А мои родители — маг-колдун и создательница борщей. Говорят: научим хранить тепло, шерстяные носки вязать. Но у солнца огненное крыло и безжалостные глаза. Искромётной смерти на пол-кивка. Смерть нелепа в любом году. Я питаю слабость к снеговикам за особую хрупкость душ. Если время — врач, то, скорей, мясник. Скальпель, лезвие, все дела. Если что-то понял, то объясни — я ни грамма не поняла и живу в медвежьем таком углу, где уехать равно сбежать. Человек-снежинка прилип к стеклу, и за окнами стынет гать, и шагает рать, и танцует ночь, и звезда не ломает строй. О героях впору снимать кино — я, естественно, не герой.
За дождем на пузе ползут снега, за снегами — весенний шелк. Просто жить приходится наугад, что не очень-то хорошо. Накидайте, черти, хотя бы план на ближайшие пару дней. Говорят: сиди и проси тепла, будь послушнее, будь сильней. Вон, бери пример с дорогих сестёр, человечек-хрустальный звон. Мы потом тебе разведем костер, и ты прыгнешь через него. У дверей тюремщики — кнут и плеть — зубоскалят, едят икру. Если так — то я выбираю петь, мерзлоту и полярный круг, океанский северный антидот, ледовитую канитель.
Там собака лает, там снег идёт, и влюбленный стареет Лель. Он синоптик, весел он, бородат. Вечерами сонлив и тих.
Сквозь огонь и трубы шумит вода, успокаивая своих. Белокурый Лель говорит китам, ледоколу, проводнику:
я ношу фуфайку, я пью «Агдам», жду Снегурочку к четвергу. Ведь пока мы бесимся и горим, устроители тайных лиг,
человек-снежинка неповторим, многогранен, но невелик. Это помнит звездный аэродром да космическая соха.
***
И везёт Снегурку, ворча нутром, вертолетная чепуха, облака наматывая на винт, расчищая проход зиме. Бог питает слабость к чужой любви, ничего не прося взамен. Так однажды в хижине гончара или в домике с тростником улыбнется тот, кто убит вчера, потому что «убит» снежком.