Михаил Иванович полюбил.
Мужику пятьдесят, убеждённейший холостяк, а вот, поди ж ты. Ровесница Жанна Михайловна растопила его кирпидон в груди красотой и аристократической неприхотливостью.
Кажется, она с удовольствием питалась одними анекдотами, которые цитировал Михал Иваныч, когда они прогуливались в парке. За три дня однообразного шатания баба не попросила вареную кукурузу иль сбитень с пирожком, коими вовсю торговали в осеннем парке. Нарезает с красным носом по аллеям и хавает воздух.
Сама, так и заявила:
— Михал Иваныч, — говорит, — воздух-то какенский! Сладкий. И кукурузы не надо. — И хохочет.
И Михал Иваныч хохочет счастливый, что покупка откладывается. Точно это не кукуруза, а меховое пальто. Мужик был на седьмом небе, что повстречал бабу кушающую воздух, а не бабки и мозг. Это был его идеал! Такая неприхотливая и миниатюрная, что Иваныч не сомневался в практичности её содержания.
Почитай не ест, одеваться может в секции школьного платья для девочек 10−12 лет. И при этом, у неё славная, большая грудь. Два советских будильника «Ереван» под кофтой грозили оторваться, когда она подпрыгивала за гроздьями рябины.
— Попробуйте, какая вкусная и сытная. Как кукуруза… — угощала она кавалера ягодой.
Тот покорно жевал с коровьим лицом, и соглашался. Кажется, он решил задарма сорвать первый поцелуй. Накинулся на спутницу на скамье под полыхающим апельсиновым клёном… С трудом отстранив Михал Иваныча, вся раскрасневшаяся от удушья, Жанна хапнула кислороду и брякнула:
— С тобой, Михал Иваныч, только в кино целоваться. Во тьме кромешной.
Тот считал себя первоклассным мужчиной, и снисходительно пошутил:
— Чё, такой страшный?
— Страстный… — ответила та и игриво швырнула ему в лицо кленовый гербарий, сбив роговые очки и кепку.
— Богиня, а-а! — простонал влюбленный, накинул оправу и мигом составил сто двадцать шестой гербарий во славу любви.
За три дня лесопаркового романа этот последний романтик собрал и преподнёс Жанне столько листвы — уборщик с садовым пылесосом курит. А большего ждать не приходилось. Ибо, Михал Иваныч был конкретный жлоб и эконом — умереть бы от зависти старине Плюшкину!
Лампочку в холодильнике вывернул, а на зиму вовсе его отключал. Держал провизию за окном. А чтоб не тратиться на фанеру и гвоздочки для ящика, повесил снаружи внешний блок кондёра без начинки, который припер с мусорки. Эстетично и практично. И у этого господина была ещё уйма ухищрений по части экономии средств в быту.
— Хотя, — вздыхает Жанна, — какое нынче кино, одни драки. Вот раньше… Ах, Раба любви, Пираты двадцатого века. А сейчас, цирк, а не кино. Верно?
Иваныч верноподданнически раскрыл варежку, и… встал как вкопанный. Закрались подозрения — его хотят раскрутить на цирк с дорогим буфетом и двумя антрактами. И с медведями-аферистами. И на великах они тебе, и жонглёры, и на турнике, а в гардеробе вещички пропадают!
А Жанна продолжает:
— Посмотришь — говорит она, — «Притяжение», и тянет в кабак напиться. Верно?
Тут Михаил осознал, что несмотря на опцию хавать столичный смог, избранница обычная баба. Ей хочется в кино, цирк и даже посидеть где-то хоть с баночкой газировки. Разум подсказывал — беги, но любовь уже попросила пристегнуться и запустила безжалостный таксометр. Минуя лишние траты, Михаил сразу пригласил Жанну в ресторан.
Был соблазн сэкономить — пригласить даму сразу к себе, но не тот случай — Михал Иваныч задумал жениться на Жанне и мега-экономно зажить под боком доброй тётки. На её территории, а свою площадь сдавать. У неё-то трешка, дача и дочь давно съехала. Поэтому мелочиться было нельзя.
Собираясь на свидание, Иваныч обдумывал, как оглушить Жанну размахом.
— Какой ещё букет! — подбадривал он себя. — Нарочно опоздаю немного. Совру, стояк прорвало — не квартира, а Рыбинское водохранилище. Вот и не успел за розами. Поверит, дурёха.
Чтобы не тратиться на жратву и выпивку, покушал макарон и принял двести водочки.
— А чтоб на такси не провожать, скажу, была сводка — на районе объявился таксист маньяк, о!
Довольный собой, Иваныч накинул пиджак и прошел к комоду, где деньги.
Коснувшись купюр, он замер. Промелькнула привычная спартанская мысль: «Может, ну его нафиг?»
Но трехкомнатные хоромы и дача стояли в мозгу. Неохотно отсчитал баснословную сумму. Только, чтобы картинно раскрыть бумажник при расчёте, — намекнуть бабе, где сила, и чувствовать себя развязней в постели.
— Что вы, Миша, какие ещё цветы, когда у вас стояк! — по-свойски отмахнулась интеллигентная женщина, взяла его под локоть, и подвинула к входу в ресторан. — Идёмте, вам необходимо выпить…
Сели. Подали меню. Цены… Цены натянули Михал Иванычу непринужденную, но какую-то мёртвую улыбку.
Жанна пришла на выручку, говорит:
— Чур, уговор, Мишель. У меня принцип — плачу за себя сама, мы не настолько близки. Но, надеюсь, сегодня это рассосётся… — и взглянула туманно.
От таких громких коммюнике об экономическом сотрудничестве у Михал Иваныча даже поднялось все внутри. Совладав с эмоциями, он всё же настоял разделить траты поровну. Жанна согласилась, мило пожав плечиками, призналась:
— Я сегодня такая голодная, — слона сожру. С хоботом и ушами. Хо-хо.
«Да хоть двух слонов…» — с нежностью усмехнулся про себя Михал Иваныч на её безобидный аппетит и лёгкий нрав. Кликнул человека и покровительственно откинулся на стуле, наблюдает, как зайка водит пальчиком по прейскуранту.
— Что желаете закусить? — спросил официант.
— Порция оливье, рюмка водки. — бросил Иваныч.
А Жанночка отчеканила:
— Двести Хеннесси VSOP, блины с черной икрой, карпаччо из оленины, балычок белуги, салат с крабами и раковыми шейками, один Дайкири.
У Михал Иваныча вытянулось лицо. Он даже пошуровал мизинцем в туговатом ухе. Нет, не послышалось, официант слово в слово проговорил заказ и исчез.
Мигом принесли всё. Жанна закусывала и щебетала, а Иваныч перемешивал оливье и силился представить, что может стоить балык из исчезающего белого дельфина? О деликатесной белуге в силу аскетизма он не слыхал. Было еще каре ягненка под трюфельной подливой и вино, осетринка, тирамису, ликер.
Три дня на свежем воздухе, и Жанну Михайловну как подменили. За ушами трещит — такой аппетит падла нагуляла.
«Очуметь… — не верил глазам Иваныч. — Может, это глисты?!»
Не успел опомниться, как подали счёт. Михал Иваныч взглянул и по-Брежневски рапортовал об успехах:
— Се-семнафцать, ты-тысясь…
Язык не слушался. Он тяжело опрокинул в рот водку, уронил руку со стопкой на колени. Глаза намокли, охватила дурная слабость.
— И недорого напополам. Верно? — улыбнулась Жанна и нырнула в сумочку, что-то мурлыча.
— Мишель! — весело говорит курва через мгновенье. — Я взяла не тот ридикюль. Кошелёк остался дома.
— Ну-ну… — без сил промолвил Иваныч. — Не на… не надо…
— Еще чего! — вспыхнула Жанна. — Сейчас, едем ко мне, и я отдам. Никаких не надо! Человек, такси по первому разряду!
По совести, Михал Иваныч хотел сказать «не надо пиз*ть». А теперь, лишь слабо махнул рукой и вытянул бумажник с баснословными двадцатью кусками. Расплатившись последними за мотор бизнес-класса, покинул автомобиль, и пошатываясь, тронулся за Жанной.
У подъезда та топнула ногой:
— Мишель! Поздравляю, — ключи от квартиры, разумеется, в сумочке, где и кошелек. А дверь я захлопнула! Вот умора! Верно? Ха-ха-ха!
Михал Иваныч по-турецки сел на асфальт, и раскачиваясь, то ли заплакал, то ли стал молиться, спрятав лицо в ладонях.
— Не переживай, Мишель. Я у подруги перекантуюсь, в соседнем подъезде, у тебя ж потоп. Завтра позвоню, сочтемся — у меня принцип. Спасибо за чудный вечер.
Поцеловала в макушку и ушла…
Больше он её не видал. Номер не отвечал. Михал Иваныч дежурил у дома с молотком за пазухой целую неделю — никого. Разум подсказывал — беги, но любовь уже попросила пристегнуться и запустила безжалостный таксометр.