`
Дом Симы Петровны загнут буквой «Г». Живет Сима на пятом, окнами во двор, первый от угла балкон, — тот, что выделяется обилием цветов, которые она обожает: что-то подсаживает, выдергивает, поливает.
Выйдя одним погожим утром полить растения (по-простому: в сорочке, не накрашена, в бигуди), Сима Петровна вдруг отказала благоухающим питомцам в водной процедуре и ретировалась в квартиру.
Рукой подать, — с увитого плющом балкона в пятом этаже другого крыла, на нее пялились! Мужик лет пятидесяти, кобель по первому разряду, — как из третьеразрядного романа капитан дальнего плаванья, корсар скоротечных любовных абордажей и баталий.
Подобные книжки продают в газетных киосках, где на полках они меж брошюрой «Как в пятьдесят перестать ждать и начать просто жить «и справочником садовода иль пчеловода.
По привычке болтаться на волнах, капитан покачивался в кресле качалке, посасывал трубку и буровил Симу Петровну, словно она риф, а ему предстоит взять его, — взгляд прямой, неподвижный, — наглый. Голова обрызнута сединой, рубленое каменное лицо. Ямочка на подбородке.
Кресло большое, на узком балконе помещается лишь вдоль, — вот Сима ему прямо и по курсу.
«Нахал! Раздевает взглядом…» — негодовала Сима, срывая пред зеркалом бигуди и наводя прическу. Десять минут, и выпорхнула на балкон — не узнать бабу! Но капитана и след простыл.
«Грубиян!» — ещё пуще возмутилась Сима Петровна и дольше обычного обихаживала петунии, бархатцы и вьюнок. Зачем-то выдернула вместе с сорняком цветы и так полностью утвердилась в невоспитанности незнакомца с трубкой, который к слову, так и не появился.
Когда другим утром он опять покуривал в кресле, Сима Петровна предстала дать отпор во всеоружии: вечерний мейкап, взбитые локоны, сияющее после кремов лицо выражает такую озабоченность цветами, точно в горшках произрастают младенцы. На капитана ноль внимания.
Тот? Тот, как и давеча, вызывающе пялился и смолил трубку. Не выдержав столь откровенного, исполненного либидо взора, Сима фыркнула и демонстративно удалилась.
В комнате она схватила пяльцы и стала возмущенно орудовать иглой, покуда не заметила, что нитка не вздета.
— Ах, бесстыдник!!! — отбросила в сердцах шитье и рухнула на кровать. От возмущения разыгралась мигрень. Что себе позволяет?! Животное…
— Я ужо тебе! — погрозила Сима, щупая пульс, и на следующий день коротко подстриглась. Тридцать лет не решалась… Легкомысленная стрижка, как добрый прокурор, скостила Симе лет пять со срока, и кучу бабок в придачу.
«Можно было не стричься, — любовалась она в зеркало, — но женщина должна себя баловать почаще. А деньги отобью на продуктах. Давно хотела сесть на диету, а сейчас самые овощи. Очень вовремя я подгадала…»
И как неподкупный судья, решительно заточила в морозилку сосиски, животное масло и шмат ни в чем не повинного (как показывают последние исследования) сала…
Взамен наварила гречки без соли. Час потратила на гимнастику, облилась холодной водой. После непривычных перегрузок напал такой жор, что пришлось освободить по УДО и сосиски, и сало…
Заморив червячка, испытала угрызения совести, расплакалась и заснула.
Поутру, капитан все так же курил и пялился. Неслыханно!
«Всё, теперь же пишу заявление участковому! — решила Сима. — Что за харассмент!»
И клокоча и негодуя, отправилась… к косметологу, — поколдовать с бровями и чисткой кожи. Заодно уж купила маечку с совершенно приличествующим вырезом на груди. Ровно таким, чтоб кулончик-сердечко, купленный уж заодно, был виден.
Узрев во всей красе «девятый вал» Симы Петровны, старичок, балующийся гирькой на смежной лоджии, уронил чугунку на ногу и рухнул, засыпанный хламом. Впечатлительного гиревика увезла скорая и больше он не вернулся…
Капитан? А капитан все дымил и нагло втыкал в Симу Петровну бэбики, мол: «Вэлкам, детка! Моя грудь заколота в притонах Манилы и Тринидад и Тобаго. Я давал линьков женщинам всех цветов кожи, если понимаешь о чем я, крошка… Бросай анютины глазки, и тащи сюда свои пышные бутоны, я плесну тебе огненного рому и поведаю о морях и походах…».
У Симы Петровны от негодования ускорялось сердцебиение и вступало в виски. Она принималась делать гимнастику до изнеможения, обливалась холодной водой.
Через неделю борьбы за права женщин, похудевшая Сима купила облегающее платье, вызывающее алое белье, чулки со стрелкой, и страшно неудобные туфли.
Средства таяли катастрофически, но на Симином изможденном лице победоносно зажглись глаза. Она была прекрасна! А нахальный капиташка, верный себе, так же выжидающе посасывал верную трубочку…
«Унижает. Ждет, что прибегу голая. Ха! Жди!» — раскусила наглеца Сима и… впрыснула силикон в губы. Бюджет еще съежился, пропорционально взбухшим мягким тканям, окаймляющий челюстно-лицевой аппарат гордой женщины.
Едва спал отек, Сима вынесла на балкон губы и себя, что на подиум, и… выронила лейку!
— Это шо за!!! — только и смогла вымолвить, и глаза полезли у бедняжки из орбит от представшего.
Учтиво склонившись к капитану, какая-то каракатица, подавала ему в гнусных щупальцах стакан воды!
Сима хватала воздух новенькими дорогостоящими губами и не находила слов к низкому пассажу на увитом плющом, что змеями грязных интриг балконе.
Водоплавающий подлец испил, каракатица приняла посуду, выпрямилась, и лицо ее открылось вполне.
Сима расхохоталось и слезы брызнули из глаз. Эта со стаканом попросту не могла претендовать на такого мужика, — она была откровенно пренекрасива! — кенгуру в сарафане: лицо долгое, утлые плечики и грудь, широченные бедра и живот, выпяченный, что сумка полная кенгуриного отродья.
«Домработница! — счастливо охолонула Сима. — Ну ясно, — не пристало капитану мыть тарелки, прибирать и готовить. А я-то всполошилась дуреха».
Да, Сима Петровна боялась признаться, что с ходу влюбилась и готова на маленькие безумства с большими последствиями: совместное хозяйство, консервация на зиму и даже, черт возьми, штамп в паспорте. Но сердце так сладостно обмирало, что факт стал совершенно очевиден.
Матримониального флеру (что так мил женщинам), внезапной межбалконной интриге добавляло отсутствие обручалки на руке капитана, — Сима это отметила сразу.
В свои пятьдесят, Сима оказалась одинока. Овдовела два года тому. Отгоревала пристойно — долго. Но не все ж кручиниться, — уже полтора года подумывала о замужестве. Жить-то надо… Но не попадался подходящий человек. И вот…
Она сбегала, отбелила зубы и купила ярко голубые линзы, чтобы придать взгляду окончательную пронзительность и повышенную поражающую силу. Утром предстояло дать решающий бой, — денег на затянувшуюся войну, в кубышке не осталось, а обуявшая страсть жаждала немедленной победы…
Утром? Утром капитан сидел спиной! Его аккуратно подбитый затылок был холоден. Равнодушно попыхивала проклятая трубка.
— Да что ж такое! — рассвирепела Сима Петровна, страшно хлопая кукольными глазами. — Какой черт тебя развернул! Куражишься, старый осьминог?! Ооо!
Рыча, удалилась в комнату. Это несомненно была та самая большая желанная любовь, — Сима напрочь потеряла голову.
Точила слезы весь день, как неисправный кран. Излившись печалью, она решила, что капитан покобенится, да и повернется. Не вечно ему любоваться на трансформаторную будку и помойку с пирующими дворнягами. И решила оружия не разряжать: гречка, зарядка, обливания, как прежде.
А чтоб завязать отношения, следует до уссачки рассмешить гонористого мужика… Даа, Симе Петровне в находчивости не откажешь, — чего придумала-то… Ну бабы, ну бабы… Эх…
Четыре дня длилась пытка показным пренебрежением. Когда на пятый, натешившись, капитан лег на прежний румб, Сима Петровна появилась на балконе … с трубкой. Заправски приложилась (не в затяг конечно), выпустила дым, пригляделась, — капитан спал!
Возопив, она зашвырнула трубку подальше, едва не прыгнула следом. Страшно ругаясь, ворвалась в комнату фурией, где и… нет, не накинулась на сало и колбасу, а накатала пронзительное, нежное письмо еще не увядшей женщины, полной дремлющих втуне чувств, что алкает одной лишь любви и ласки.
Определить номер квартиры было не трудно. Сима опустила конверт в нужный ящик. На выходе, столкнулась со знакомой старушкой, из этого, капитанского подъезда.
Кто таков, спрашивает её, что въехал на пятый этаж, на балкон с плющом? Все смотрит и смотрит на меня аки зверь.
А старушка-то простая, плечиками этак пожала, да и отвечает:
— Да он едва-едва видит, — как слепая кишка. Супруга за ним ходит, ох страшная баба. На такой только слепой и женится. Как ваши цветочки, Сима Петровна? Дайте на рассаду…