Марта, моя Марта… Если ты рядом, мне ничего не страшно. Если мы вместе, значит всё будет хорошо… значит будем жить…
С Мартой мы как сестры и даже родились с разницей всего лишь в два дня в одной обычной, ничем не примечательной деревне. Её родители вскоре уехали в неведомые дали искать светлую жизнь, бросив свою годовалую дочь на бабку Наталью. Моя же непутёвая матушка всё пыталась найти своё счастье прямо тут, в деревне, вела разгульный образ жизни (она называла богемным), а я ей только мешала, отвлекая от общения с местной элитой — одним спившимся художником. Недооценённый любителями искусства «Пикассо» живописал природу, иногда ему даже удавалось продать очередную картинку за гроши какой-нибудь старушке и на некоторое время утвердиться в своей гениальности. Впрочем, полученные гроши с изыском, размахом, битьём посуды и скандалами тут же пропивались. Потихоньку взрослея и наращивая жизненный опыт, к пяти годам я поняла, что в стареньком доме подруги Марты, у бабушки Натальи, жить намного спокойнее и питательнее, чем в родном и в один прекрасный день осталась там навсегда. Вернее сказать — прибилась, как бездомный щенок. Бабуля, понимая мотивацию данного поступка, не сказав ни слова, взяла меня под свое второе крыло и принялась воспитывать нас с Мартой: приучать к домашним обязанностям и обучать грамоте. С утра топила русскую печь, варила сытную, густую кашу на молоке, щи, заваривала в большом термосе чай с шиповником — хватало на целый день. По выходным пекла пироги с картошкой и брусникой, сахарные плюшки, сдобные калачи с маком. Летом варила варенье из лесных ягод, сушила грибы и яблоки. Добрейшей души была женщина. Вспоминая те годы, задаюсь вопросами: что бы с нами стало, не будь бабушки Натальи? И когда она всё успевала? Сама уже в возрасте и с определенным набором недугов от тяжёлых работ, вырастила и внучку и меня — приблуду, окружив такими теплом и заботой, воспоминания о которых согревают даже через годы.
Зимними вечерами, вооружившись очками, лоскутками и ножницами, она шила нашим куклам чудесные наряды: платьица в оборках, сарафаны с кармашками, шубки из старого мехового воротника, вязала шапочки и кофточки. Рассказав очередную сказку на ночь и уложив нас спать на высокую, старинную кровать, украшенную белоснежным, кружевным подвесом, штопала наши носки и колготки, пришивала пуговицы, надставляла рукава пальто. Иногда, сквозь сон я слышала стрекотание ножной швейной машинки, а утром нас с Мартой уже ждали обновы: хлопковые или крепдешиновые платья, перешитые из нарядов бабули, которые хранились в сундуке, пропахшем нафталином. Время шло и содержимое сундука тихо таяло. Нетронутыми оставались два платья: в одном бабушка Наташа выходила замуж, второе, в мелкий горох — подарок мужа.
Вспоминаю, как мы все трое, гуськом, пробираемся по узкой тропинке среди огроменных, снежных сугробов. В руках у нас с Мартой маленькие, пластмассовые ведёрки с водой, у бабули — большие, оцинкованные. Суббота, банный день. Воду мы носим из колодца, выливаем в большой котёл, встроенный в печь. Колодец и ступенька покрыты толстым слоем льда, очень скользко, бабушка не разрешает заглядывать внутрь, вдруг упадём, с нас станется, но я вижу, что внутри колодец тоже обледенел. Однажды бабуля рассказала сказку о падчерице, которая упала в колодец, а потом жила там у Госпожи Метелицы, стелила ей снежную перину и взбивала пуховые подушки. Мы с Мартой были уверены, что эта самая госпожа живёт именно в нашем колодце, вот и норовили заглянуть туда, пытаясь увидеть ледяную кровать и прочую обстановку.
Я любила субботы, любила жаркое тепло бани, запах распаренного, берёзового веника, обливания прохладной водой, любила, завернувшись в большое, душистое полотенце бежать домой, хрустя валенками по снегу, а потом долгие посиделки с чаем, с малиновым вареньем и горячими оладьями.
Бабуля наша беспрекословно принимала всю живность, что мы тащили в дом: котят, щенков, птиц. При необходимости лечила, выхаживала, показывала, как правильно накладывать повязки. Кто-то из спасённых оставался у нас навсегда, кого-то пристраивали по соседям и знакомым, а кто-то умирал. В основном это были птицы, покалеченные кошкой. И тогда бабушкин дом оглашался нашими с Мартой громкими рыданиями и казалось, что сердце не выдержит этого горя и вот-вот разорвётся.
Когда болели мы сами, бабушка Наталья ставила нам горчичники, поила травяными отварами с мёдом, сидела рядом, иногда что-то тихо шептала, наверное молилась.
А однажды наша бабуля получила посылку из самой Москвы. Её старшая сестра, Мария, присылала два раза в год коротенькие послания: жива, здорова, чего и вам желаю. Была она замужем за каким-то чиновником, жила в столице безбедно, в гости не приглашала, но связь с младшей сестрой не обрывала. И вот, такая щедрость — посылка! Бабушка аккуратно и долго вскрывала ящик, а мы с Мартой в нетерпении скакали вокруг, принюхиваясь к незнакомым, божественным ароматам. Сказочный ларец из фанеры был заполнен невиданными угощениями: печенья в глазури, плитки шоколада, трюфели, крошечные сухарики в сахаре, зефир, пастила, душистые, печатные пряники. На самом дне, в отдельном пакете, обнаружились три платья, одно, в мелких розочках — бабуле, и два одинаковых, голубых — для нас с Мартой. Были ли мы ещё когда-нибудь также счастливы, как в тот день? Не знаю. Может именно детство придаёт особую восторженность маленьким, приятным событиям?
Оглядываясь назад, не исключаю, что мы с Мартой были счастливее многих других детей, выросших в полной семье. Мы не знали слова «предательство», не осознавали, что стали не нужны нашим мамам. У нас была бабушка Наташа, мы чувствовали её любовь, любили в ответ, а что ещё нужно ребёнку?