Когда я был стариком у моря,
море просило слов,
мол, не волнуйся, будет тебе улов,
только поговори со мной,
я в этой гавани одичало.
Когда небо было зернистым, рисовым,
море просило мало,
море лежало смиренно, улыбчиво, неподвижно,
в лодке качалось солнце рыжее,
свет ослеплял, горизонт был неразделим с водой.
Я рассказывал, каким я был молодой,
про далекую сушу, про чужие моря, про баб,
как сколотил корыто, как выстроилась изба,
как моя старуха была прекрасна, как мы с ней дышали в такт,
а потом что-то треснуло, что-то пошло не так…
В штормы море слетало с катушек,
как я порой, после литра рома.
Билось спиной о скалы, приносило горы ракушек,
выло:
«Каждый берег мне дом, но я не имею дома.»
Разбегалось, кипело, уносилось в дали,
дом — это, чтобы ждали.
Нет, море сперва в заложниках не держало,
говорило — идёшь — иди,
но во мне играла — сначала страсть, потом же — привычка, жалость,
я становился медленно нелюдим.
Ну куда мне идти, говорил, моей старухе сколько не подавай,
ей и дворец — дыра и лепёшкой серой видится каравай.
Я остался, рыбачил, и всё, что за день выуживал,
мы поедали с ним у костра за ужином.
Море хмелело, делилось секретами,
говорило:"cлушай".
И я начал слышать крики и стоны душ
моряков, пиратов, пассажиров авиа,
детей, что пели «Аве Ма…»
Морю стало стыдно, мол, я голодало, мне не хватало соли.
Я оставил рюкзак и снасти, промямлил:"сорри,
засиделся я, пора мне к своей старухе."
В страхе и голос дрожал, и холодели руки.
Море метнулось волной вдогонку, прошипело:"Эй,
утопи старуху в корыте и возвращайся ко мне скорей,
не вернёшься к рассвету,
я и само приду.
встану над городом высоко,
принесу беду…"

Я бежал, как последний трус, взял старуху, и мигом в аэропорт.
Молча прощался с морем, первым спешил на борт.
Я смотрел свысока в рассвет,
как море глотает город, глотает и не жуёт.
Ощущал, как ветер
качает небо, как врывается в самолёт.
Убегая я знал, что
море без сомнения меня найдёт…