Кот был рыжим. Ну, или полосатым, в такую яркую апельсиновую полоску, казалось, что по нему все время бегут солнечные лучики.
Вся мордочка кота была усеяна веснушками, маленькими, рыжими пятнышками, из которых торчали длинные кошачьи усы, внимательно изучающие окружающее пространство. На ушах кота были кисточки, такие же яркие и своевольные, как полоски на спине.
Тайна солнечного кота
Когда дул ветер, кисточки распушались и превращались в смешные, топорщащиеся метелки, и кот фырчал.
У кота были большие, выразительные зеленые глаза. Глазищи! Потому что в глазах утонуть нельзя, а вот в глазищах кота еще как можно — в глубине каждого плескался мировой океан и тайна…
Кот хранил свою тайну. Щурил глазищи, морщил нос и, с затаенной нежностью, наблюдал за людьми, в доме которых вырос и превратился из пищащего рыжего комочка в такого вот таинственного, зацелованного солнцем кота.
Его любили, наверное. Зарывались пальцами в мягкую шубку, чесали солнечные полоски и перебирали торчащие усы. Иногда брали в руку щетку и чесали пушистый хвост, и кот блаженствовал. Казалось, вот оно, счастье. Рыжее, солнечное, со вкусом спелого апельсина и теплом человеческих рук.
Но все же было в этом счастье что-то искусственное, что-то, что заставляло кота настороженно прислушиваться, давило ощущением недолговечности и, то и дело, пробегало колючими, взъерошенными волнами по спине. Кот гнал от себя плохие мысли, подставлял солнцу веснушчатую мордочку и верил. Верил, что так будет всегда, вот только в глазах семьи кота тайны не было…
В один день счастья не стало. Ушло, лопнуло, как мыльный пузырь, окатив напоследок горькими брызгами сожаления и одиночества. Кот оказался на улице. Они не сказали причину, не объяснили последствий. Просто выставили за порог и закрыли дверь. Кот царапал лапами жесткую древесину, подметал поникшим хвостом пыльный пол, кричал до хрипоты. А потом смирился. Встряхнул рыжие полоски, бросил последний взгляд на закрытую дверь и ушел. В никуда.
*****
Жизнь «нигде» кота не баловала. За месяцы, а может быть, и годы скитаний? — кот уже не помнил, — рыжие полоски потухли, смешались с грязью, покрылись налетом пыли, и солнечный кот стал серым.
Даже забавные веснушки потерялись в этой беспросветной серости, усы больше не топорщились, а местами просто выпали, и оставшиеся жалкие ниточки свисали вниз, касаясь кончиками земли. Чувствительный нос, уставший бороться с запахом пыли, подгнивающих продуктов и бензиновых паров, постоянно морщился и, в один из дней, на нем появилась горькая складочка, придавшая мордочке кота выражение какой-то ранимой брезгливости.
Кот не брезговал, нет. Обследовал мусорные баки, пытался ловить крыс, а когда было совсем плохо — бросался под ноги вечно спешащим людям. Но те будто не замечали его. И серый кот вновь брел к мусорным бакам, в надежде добыть немного еды. Склизкой, пахнущей гнилью, от которой выворачивало желудок, а во рту поселялся мерзкий привкус разложения.
И даже за такие остатки приходилось драться. Кот был не один на улице. Такие, как он, то и дело шустро пробегали вдоль тротуаров, скрывались в арках, грели исхудавшие бока в черных проемах подвалов, выживали как-то.
И пуще сокровища хранили эту свою жизнь, отгоняли чужаков от лежбищ, шипели, кусались, драли сточенными об асфальт когтями мягкую шкуру противника и, словно в немом кино, мгновенно растворялись в очередной подворотне.
Они были здесь всегда, матерые серые тени, зорко следящие за чужаками, нарушающими их границы.
Кот пытался прибиться к стае, совал сморщенный нос в черную дыру подвала, гнался за тенями в подворотне, в кровь стирая натруженные лапы, но все было тщетно. Чужака не принимали, будто заранее зная, что он не справится. Слишком мягкий, слишком… не приспособленный?
Драки случались постоянно. Дрались за все: за ошметки еды, брошенную кем-то кость, фанеру, под которой можно было спрятаться от проливного дождя, просто так, от безысходности, чтоб доказать кому-то, что сильнее, жёстче, наполнить воздух вокруг металлическим привкусом крови.
Тайна солнечного кота
В одной из драк кот лишился уха. В другой — стал одноглазым. Но это было не важно. Все было уже не важно — кому нужна глубина мирового океана, если туда некому смотреть?
Но все же кот жил. Влачил жалкое существование и иногда, будто забывшись, просил у кошачьей богини дом. Дом — в этом слове так много всего, но только для тех, кто знает. В доме всегда тепло, там есть забота, толика любви. А кот забыл.
Дом для кота был лишь укрытием, местом, где можно зализать раны, не вздрагивая каждый раз от малейшего шороха. Местом, где холодные капли дождя не будут стучать по худой спине, оставляя на ней синяки, а горькие запахи, разбавленные сладковатым привкусом гниения, перестанут терзать и без того постоянно зудящий нос.
Дом был местом, где кот сможет уснуть. Навсегда. Слишком устал, слишком больно, не осталось сил терпеть. И там, за грудиной, где раньше билось солнечное сердце, пустила корни обреченность.
*****
Этот день не отличался от других. Такой же одинокий, беспросветный, убивающий надежду. Разве что моросящий дождь добавил легкую нотку свежести, сумев в кои-то веки приглушить привычные раздражающие запахи.
Кот проснулся. Зачем? Продлить агонию? Подволакивая лапу, убегать от очередного пинка? Свернувшись жалким клубком, тихонько выть, когда впавший живот содрогается от голода? Он не понимал. Но, с трудом поднявшись на лапы, выполз из-под строительного мусора, ставшего укрытием на эту ночь.
Хромая, добрел до ближайшего мусорного бака и, не удержавшись от слабости, упал. Единственный глаз кота, подернутый белесой пленкой, смотрел в серое хмурое небо, прощаясь с этой жизнью, и тайна, жившая когда-то в глубине бездонных зрачков, готовилась исчезнуть, так и оставшись неразгаданной…
Асфальт внизу шатался, дергался и норовил лишить обессиленное животное остатков разума. В сопливый нос забился запах мокрой пыли и прелой листвы, заставляющий кота содрогаться всем телом и чихать. Лапы запутались в чем-то мягком, а спина вздрагивала от сильных, мощных толчков, название которым вспомнить никак не удавалось.
Не так он представлял себе смерть. Смерть должна дарить облегчение, покой и унимать боль, которую кот все еще чувствовал каждой израненной клеточкой тела. Собрав последние крохи сил, он вытянул морду и понял, что его куда-то несут.
Завернутого в теплый шарф, прижатого к груди, отгороженного от мира руками, несут, то и дело подпрыгивая, и норовя перейти на бег. Никому не нужного, собирающегося умирать кота, нёс человек. И удары, мощные, сильные удары, что набатом били в исхудавшую спину, были толчками сердца.
Большого, сильного человеческого сердца, бьющегося размеренно, монотонно, но так уверенно, что кот впервые побоялся умереть, ведь смерть — это тишина, а променять этот ритм на тишину коту казалось кощунством…