Пышнотелые девы художника Бориса Михайловича Кустодиева — особое явление в отечественной живописи. Картины, посвящённые им, несут куда более глубокий смысловой и эмоциональный посыл, нежели простая констатация народного представления о женской красоте. Чем дольше вглядываемся в эти полотна, тем сильнее овладевает нашим сознанием смутное беспокойство, вызванное некоей недосказанностью, кроющейся за мнимой простотой сюжетов и композиций.

Что вполне объяснимо. Дело в том, что демонстративная расслабленность поз, перламутрово-белоснежные оттенки кожи и неизменно круглящиеся формы тел его героинь — лишь первый семантический слой работ Кустодиева. Чтобы проникнуть в их подлинную суть и оценить всю утончённость авторского замысла, необходимо знание контекста и совсем немного деконструкции. Так давайте же, уважаемый читатель, вместе раскроем секрет произведений блистательного классика российской и советской живописи.

Итак: образы изнеженных купчих Кустодиева совершенно отчётливо перекликаются с образчиками живописи позднего итальянского Возрождения. Разумеется, с поправкой на русский национальный колорит. Язык их тела обращается к зрителям спокойными, даже несколько ленивыми интонациями. Однако, всякий раз какая-нибудь малозначительная с первого взгляда деталь вроде резкого угла локтевого сгиба или чуть напряжённого положения шеи, возникшего из-за неоконченного поворота головы — не даёт полотну окончательно «застыть». Рафинированность не превращается в жеманство, а красота обнажённого тела — в самоцель. Раскрасневшиеся щёчки молодой купчихи выглядят свежо и мило, не становясь подобием макияжа, соблазнительные изгибы в контексте постоянного движения обещают новые заманчивые ракурсы, а не застывают на полотне как холодный «мрамор» идеализированных тел классических итальянских Венер и Афродит.

Кстати говоря: тематическое «пересечение» с картинами позднего Ренессанса, посвящёнными античным богиням любви, также неслучайно. Напротив: Кустодиев «прямым текстом» намекает нам на сходство дородной купчихи, что готовится подняться с пышной перины, и выходящей из морской пены Афродитой. При этом художник всячески стремится подчеркнуть «русскость» своей героини, насыщая фон и антураж произведения национальными орнаментами и расцвечивая его на манер старинного терема. «Зачем ему понадобилось прибегать к подобным ухищрениям?» — спросите Вы, уважаемый читатель? Всё просто. Таким образом Кустодиев придаёт образам героинь лёгкий сказочный флёр, превращая простую жанровую зарисовку в сложную многоуровневую метафору. В авторское высказывание о безвозвратно уходящей эпохе. Взгляд целомудренных и слегка наивных красавиц Кустодиева неизменно открыт, в нём нет намёков и двусмысленностей. Чувственность, эротизм и эпатаж картин Кустодиева — это тщательно замаскированная тоска большого мастера по уходящим в небытие качествам русской души: широте, прямоте, безоглядному и беззаботному оптимизму. Всему тому, что с наступлением XX века он полагал безвозвратно уходящим в прошлое.

Борис Михайлович писал свои неоклассические картины как антитезы модернизма. Говоря современным языком, он «троллил» моду на болезненно-невротический декаданс, все сильнее овладевавший умами творцов конца XIX-начала XX века. И всё чаще превращавший героинь живописных произведений других художников в анемичных особ, цветом лица и складом тела более схожих с привидениями, чем с живыми людьми. На свою чашу весов общественного вкуса он поместил «зефирных» красавиц, искусно скомбинировав лёгкую провокационность и многовековую русскую традицию. И не прогадал. Конечно, ему не суждено было остановить неизбежное и отменить объективную реальность, и мир живописи продолжил дрейфовать вслед за главными настроениями и модой. Но и по сей день его творения волнуют умы, притягивают взгляды и ставят перед нами извечные вопросы о том, что же такое настоящая женская красота. Надеемся, дорогой читатель, что сегодня мы с Вами, любуясь работами великого Кустодиева, хотя бы немного приблизимся к ответу на этот вопрос