Эта любовь — неправдивая и больная, корень осоки, побеги полыни горькой. Лето течёт, плачут ласточки над Дунаем, кто-то из нас вынимает бутыль настойки. Алая вишня мерцает рубинным ядом, эта любовь хуже водки и никотина. В заводи плещутся призрачные наяды, в их волосах — жемчуга, караси и тина. Мы слышим смех, но не видим их лиц лукавых. Дайте напиться, ах, как же мы мало просим! Наши ладони щекочут речные травы: вех и болотник, разросшийся на утёсе. Воздух, и тот ядовито-тягучий ныне, только вдыхаешь и тонешь в нём непременно. Мне бы хотелось сейчас отцвести полынью, мне бы хотелось почувствовать перемены в собственной жизни: не стоит любви до гроба! Дайте свободы! Мне страшно здесь, страшно, страшно! Только любовь, обратившись тюремной робой, вновь заставляет идти меня в рукопашный, где вместо боя — объятья и поцелуи, дикая схватка не бешеных, а влюблённых. Солнце меж тем окунается в ледяную, быструю реку, и пар молоком топлёным льётся на берег, смешавшись с вишневой водкой, нами двоими на тёплый песок разлитой. На горизонте наяды качают лодки, вечер приходит неспешно и деловито. Тихо журчат песни ласточек над Дунаем, волны плескают о берег живой водицей.
Эта любовь — неправдивая и больная.
Дайте нам время подольше ей насладиться.