можно плакать и танцевать, можно пить и по-детски злиться,
вглядываться в горизонт с обездвиженностью провидца,
вынимать его профиль из памяти, временем не избитый…
здесь без юга не обошлось — загорелый, точёный, сытый.
ты же знала: у всех, «кому за», должен такой случиться —
море плещет в его глазах, перемешанное с нефритом.
говоришь себе: это сон. но такого ещё не снилось —
в его комнате джаз и рок, цвет и звук в ней соединились,
став наркотиком и свободой — не поранься, не обожгись.
ты летишь. бесконечно. вниз.
каждой порой и волоском, сбросив шкуру, омолодилась.
как иначе, когда он рядом — тонкий, будто бы кипарис.
ты даёшь вам не больше года, но надеешься на десяток,
он ложится на грудь, как лис — не приручен, хитёр и мягок,
весь пропитанный запахом струн. он старается, несомненно,
стать последней такой удачей, влезть под кожу, вонзиться в вену.
мир сужается до его микеланджеловских лопаток,
превращая тебя в немого и голодного аборигена.
и в каком-нибудь недозимье, через сотни ночей от этой,
ты увидишь его с девчонкой: недурна, хорошо одета.
что-то ёкнет в больной грудине, вдруг захочется табака,
но заставишь себя уйти, лишь пошатываясь слегка,
и подумаешь: вот и всё, моя песенка уже спета.
ну, а ты отхватила, дура, самый лучший кусок пирога.