Мысль об отъезде появилась в нашей семье давно.
Сколько я помню (т.е. с середины 50-х годов), мой отец всегда по вечерам и ночам слушал «Кол Исраэль», «Голос Америки» и другие «вражьи голоса». Но только став взрослым, я узнал, что ещё в конце войны, оказавшись в Венгрии, отец познакомился с местными евреями и хотел с их помощью уехать в Палестину строить Еврейское Государство. Позже, обдумав всё, он понял, что исчезновение офицера в последние дни войны не пройдёт незамеченным и его близкие могут быть репрессированы. Скрепя сердце он отказался от своего плана, но мечта о выезде в Израиль всегда жила в его душе.
Однако, родившись до революции и пережив все ужасы становления Советской власти и сталинизма, он не верил ни в какие хрущёвские оттепели и не разговаривал с детьми на политические темы. Я рос в твёрдом убеждении, что Советская власть — это прекрасно, а к 1980 году будет построен коммунизм. Правда, на религиозные дела осторожность отца не распространялась. Каждую весну отец и я приносили из синагоги мацу и вся ближайшая родня собиралась у нас на седер. Мы знали и о существовании еврейского государства, но оно было очень далеко, как бы в другом измерении.
И вдруг в 1967 году, когда я заканчивал школу и поступал в институт, разразилась Шестидневная война и о маленьком Израиле заговорил весь мир. А вскоре «отдельные граждане еврейской национальности» стали уезжать из СССР.
Нам это было чуждо. Сама идея выезда из страны, где мы родились и где всё знакомо, в тот мир, о котором никто ничего толком не знал, где и язык, и обычаи другие, — сама идея казалась какой-то нереальной, а уж приложить её к себе было совершенно невозможно. Хотя вскоре уехал в Израиль наш дальний родственник Арон Кузнецов, но нас это не слишком удивило и затронуло, поскольку он всегда был необычной фигурой.
Представьте себе человека, который, живя в Ленинграде в 50-е — 60-е годы, соблюдает кошерность, работает при синагоге на нищенскую зарплату, не ограничивает деторождение и детей называет еврейскими именами — Хана, Зяма, Белла, Хая… Одним словом, не от мира сего дядя. И вот этот дядя подал документы на выезд, ему сперва отказали, но вскоре вызвали и сказали, что отпустят, если он уедет в течение месяца. (Говорили, что Запад обменял пойманного советского шпиона на евреев, желавших уехать). Арон, конечно, согласился и уехал. Через несколько лет, будучи в гостях у своего бывшего однокурсника на улице Шаумяна, я обмолвился, что на этой же улице жил мой родственник Арон Кузнецов. Родители жены моего однокурсника ахнули и стали с горящими глазами вспоминать, как Кузнецовых провожали все близко жившие евреи. Видимо, люди постарше понимали, что такой образ жизни в те времена (а в предшествовавшие годы Арон отсидел 10 лет за религиозные убеждения и в зоне тоже соблюдал кошерность) — не чудачество, а подвиг.
А у меня в то время интересы были другие — экзамены, зачёты, студенческие компании, стройотряды… Я чувствовал себя в студенческой среде как рыба в воде и не слишком задумывался о том, что происходит вокруг.
И в это время мой отец заговорил о том, что надо уезжать. Мы все восприняли это в штыки. Сестра и я учились в институтах, причём сестра из-за «пятого пункта» поступила в медицинский только с третьего раза, и вдруг — бросать всё с таким трудом завоёванное?! К тому же, благодаря советской пропаганде, у нас сложилось мнение, что на Западе могут выжить только люди, обладающие железной хваткой и способные вырвать всё, что им нужно, у другого из горла, а уж к такой категории мы никогда не относились.
Продолжение следует