В первых числах июня народ повалил в баню, и я вспомнил, что мой однокурсник говорил про отключение горячей воды. Выходя из класса ближе к вечеру, я увидел, что очередь в женский класс ещё больше, причём много женщин с маленькими детьми. И мне вспомнилось, как я ходил в баню в детстве.

В нашей большой коммунальной квартире ванны не было, и все раз в неделю ходили в баню. Дo семи лет я ходил с мамой и сестрой, старше меня на два года.

Мы ходили в баню на углу проспекта Майорова и канала Грибоедова. В вестибюле там стояло на задних лапах чучело медведя, и, пока мама стояла в очереди за билетами, мы любили погладить жёсткую медвежью шерсть, представить, что медведь живой. Из вестибюля наверх вела широкая лестница.

Поскольку мама работала — в баню мы ходили или вечером, или в воскресенье (суббота тогда была рабочим днём). Народу было много, в очереди приходилось стоять час или больше, половину этого времени — на лестнице. Мы, малышня, носились вверх-вниз по ступенькам, и мама боялась, что мы сломаем руки, ноги или головы, но выйти из очереди, чтобы приструнить нас, не решалась — обратно могли не пустить. Наконец мы попадали внутрь, раздевались и шли в мыльную.

Тут уже баловство заканчивалось. Мама находила свободную скамейку, шайку (так назывался банный металлический тазик), и вставала в очередь к крану. А мы с сестрой стояли около скамейки с металлическими ногами и каменным верхом, зная, что, если какая-нибудь тётя попытается её занять — надо сказать, что скамейка — наша, мама стоит за водой. Тем временем мама отмывала и ошпаривала шайку, набирала в неё кипяток и, велев нам отойти, ошпаривала скамью кипятком. Мы с сестрой с удовольствием усаживались на тёплый от кипятка камень, а мама снова вставала в очередь к кранам, чтобы набрать тёплой воды для мытья.

В торце мыльного зала были несколько открытых душевых кабинок. После того, как мама тщательно намыливала нас, мы выстaивали очередь, чтобы ополоснуться под душем. Затем мама поднимала нас, обхватив каждого рукой, и с трудом несла до выхода из мыльной, чтобы мы не ступали в ручьи грязной мыльной воды, струившиеся по полу, покрытому плиткой.

— Ты не представляешь, как я с вами уставала, — делилась со мной мама лет через двадцать. — И после мытья, в раздевалке тоже было нелегко. Летом ещё ладно, а вот зимой, в мороз… Надо было быстро вас одеть, чтобы вы не пропотели в тёплой одежде, а потом, на морозе — не простудились. А сама я одевалась быстрее, чем солдат по тревоге! Всё время в бане я так нервничала, что приходила домой с головной болью!

Я хорошо помнил, как мы ковыляли из бани, закутанные в тёплые платки крест-накрест, поверх шубок и шапок. Мама несла большую сумку с грязным бельём и полотенцами, умудряясь при этом держать за руки сестру и меня.

Когда мне исполнилось семь лет и я пошёл в школу — начал ходить в баню с папой. Но некоторые мамы водили с собой в баню и первоклассников. Знакомая учительница младших классов вынуждена была ездить в баню в другой район, после того, как несколько раз «вежливые» мамы, увидев её в бане, заставляли сынишек подойти и поздороваться с голой учительницей.

Когда я первый раз пошёл в баню с папой — помню, заметил, что в мужском классе значительно тише, видимо, мужчины меньше разговаривали и кричали, чем женщины. Потом, когда папа наклонился — я заметил у него сзади на плече какую-то неровную вмятину. Оказалось, это был шрам, оставленный осколком немецкого снаряда.

А в квартире с ванной мы оказались только после капитального ремонта дома, получив, наконец, отдельную квартиру после того, как прожили больше года в комнате в «маневренном фонде», пока дом ремонтировался. К этому времени мне было 19 лет.

Продолжение следует