Эту историю рассказал один иерусалимский гид (назовем его Хаим) в компании друзей на ежегодной встрече таких же гидов. Произошла онa лет двадцать с гаком назад.
Дали ему от турбюро важного клиента из США, провести приватную экскурсию по иерусалимскому коридору. Хаим встретил его в аэропорту, это оказался известный американский бизнесмен Марвин Гольд.
Погрузив тяжелые одинаковые чемоданы в багажник, они тронулись в путь. Клиент развалился на заднем сиденье, вытащил сигару и закурил. Хаим также вытащил сигарету. Американец щелкнул зажигалкой и протянул ему.
Хаим взглянул на зажигалку и на руку, ее протягивающую, и весь задрожал. Он остановил машину на обочине и стал пытаться потихоньку приходить в себя. Американец поинтересовался: «Что случилось, приятель? Ты как будто увидел привидение». Он снова протянул огонек зажигалки. Хаим снова увидел номер. Тут друзья Хаима вставляют: «Ну, тут у половины населения номер на руке, что тут такого».
Хаим отвечает: «Подождите, это еще не весь рассказ».
Он спрашивает американца про номер. Американец рассказал, что он не всегда был избалованным американцем в дорогой одежде, с кожаными чемоданами и кубинскими сигарами. Он прибыл в Освенцим с одним маленьким чемоданом, который тут же отобрали, одевался в тряпье когда оно было, а пах он совсем не кубинскими сигарами. Хаим его спрашивает, есть ли у него живые родственники. Тот мрачно ответил, что ему неизвестно. «Мой брат и две мои сестры, родители, тети и дяди и все их дети — все были уничтожены». В течении этого рассказа у американца исчезает акцент южных штатов и появляется говор европейских евреев. Он рассказывает, что после войны пытался найти родственников всеми возможными средствами, но без толку. Он вытирает слезы белоснежным платком и продолжает рассказ: «Мой брат Соли стоял передо мной в очереди в газовую камеру, и это был последний раз, что я его видел. Остальные родственники попали в Бухенвальд и Берген-Бельзен. Никто из них не остался в живых, а я, как видишь, приятель, оставил все позади и открыл новый лист».
Хаим его спрашивает, или тот не против отклониться от первоначальной цели путешествия и получает согласие.
Тут следует сделать отступление, чтобы узнать подробнее прошлое Хаима. Хаим делает повторный заказ и после короткого перерыва продолжает. «Друзья, я не всегда был таким, каким вы меня знаете — религиозным евреем 30-ти лет, женатым, отцом двоих детей. Когда-то меня звали Чарли, и я приехал, как и многие молодые американские евреи, 10 лет назад в Израиль за приключениями. После того, как закончились деньги, я поступил в кибуц, расположенный рядом с озером Кинерет. Этот кибуц
основали представители первой алии (1882—1903 гг), оставившие там, откуда уехали, все связанное с еврейской традицией и религией. И хотя декларировалось, что все члены кибуца равны, были работы, на которых никто из уважающих себя кибуцников не стал бы работать.
Кибуц, в который я поступил, принимал выживших в Катастрофе. Это были замкнутые в себе, общающиеся только с такими, как они, пережившими ужасы нацистких пыток, ходячие скелеты, у которых тело, все в шрамах и ожогах, страдало не меньше, чем сломанная и разбитая душа. Несколько таких работало в кибуце рядом на самых простых и легких работах.
Меня назначили работать на фабрике консервированных фруктов. Туда отправлялась продукция, не годящаяся на продажу. Моя задача была разгружать грузовики и трактора с прицепами и загружать фрукты в дробилку. Как-то одним утром, почти ничего не позавтракав в кибуцной столовой, я отправился раньше всех на работу. Поставил трактор рядом с дробилкой и лопатой стал загружать туда яблоки. То, что случилось дальше, изменило всю мою жизнь. Подошвы моих сандалий, мокрые от росы, соскользнули в гору загруженных яблок, и я стал вместе с ними опускаться вниз, к лопастям дробилки. Я кричал до потери голоса, но мотор дробилки заглушал мой крик. Пытался ухватиться за что-нибудь и не находил за что. Я закричал из последних сил, не столько из-за боли, охватившей меня, сколько из-за того, что моя короткая жизнь прервется вот сейчас, сию секунду.
Что-то промелькнуло перед глазами. Я подумал, что это ангел смерти пришел взять мою душу, но это оказалась рука моего спасителя. Ухватившись за нее из последних сил, я перед тем, как потерять сознание, увидел что это татуированная рука Залмана, одного из принятых в кибуц выживших в Катастрофе. Залман подметал опилки в столярной мастерской кибуца».
Пока вся компания гидов слушала, забыв остывший кофе и пирожные, Хаим продолжал: «Мне отрезали ногу выше колена и подобрали протез. Во время долгого периода реабилитации у меня было достаточно времени подумать о прожитой жизни, о ее смысле и о будущем, данном мне в подарок с небес. Я никогда не вернулся в кибуц, я хотел прояснить для себя вопрос о смысле моего еврейства. Я приехал в Иерусалим, учил иудаизм, из Чарли стал Хаимом и решил остаться жить в Израиле. Когда пришло время получать удостоверение личности, меня охватил озноб, когда я узнал, что его номер заканчивается теми же 4-мя цифрами, вытатуированными на руке моего спасителя. А когда я пришел домой, меня встретила жена, которая сообщила, что наконец установили телефон, который мы заказали уже несколько месяцев назад. А его номер начинается теми же 4-мя цифрами.
Первое, что я сделал — позвонил в кибуц. Связь была — хуже некуда. Я попросил поговорить с Залманом. Он взял трубку. „Залман, это я, Чарли! — закричал я, — Тот парень, которого ты спас из дробилки! Я. я…“ Я не знал, что сказать. Что сказать человеку, спасшему тебя от смерти?
„Спасибо, спасибо большое, Залман!“ — сказал я по-простому. Он пробурчал что-то неразборчивое и положил трубку. Прошло много лет, и я никогда не забывал Залмана — как я мог забыть, если его номер я ношу с собой в кармане и он у меня дома на телефоне, и мой протез постоянно напоминает о нем? Никак я не мог отплатить ему за жизнь, пока не встретил американца». Хаим продолжил свой рассказ. «Я развернул машину в неположенном месте, слышу отовсюду гудки возмущенных водителей, держусь за руль и пытаюсь успокоиться, и не отвечаю на вопросы американца. Я веду машину два часа без остановки, пока не добираюсь до столярной мастерской кибуца. Я выскакиваю из машины, от всей души молясь, чтобы Залман был жив, чтобы он был здесь. Залман был здесь, подметал опилки, как будто время остановилось тогда, когда я оставил кибуц.
Залман меряет меня взглядом с ног до головы, кивает мне в знак узнавания, и продолжает мести опилки. Я подскакиваю к машине, вытаскиваю из багажника чемоданы американца и ставлю их на грязную землю перед мастерской. Американец кричит: „Ты что делаешь? С ума сошел?“ Я не могу вымолвить ни слова. Язык прилип к небу. В горле пересохло. Я открываю заднюю дверь и пытаюсь вытащить американца из машины. На шум приближаются жители кибуца, из мастерской выходит Залман, останавливается на пороге и опирается на метлу. Любопытство перебарывает гнев американца, он выходит из машины. Я веду его к Залману, протягиваю его руку с золотыми часами к руке Залмана так,
чтобы были видны номера: A186041 и A186042.
Долгие мгновения они так стояли, молча, американец Марвин в модной одежде, роскошных сапогах и с золотыми часами и Залман, в потрепанной рабочей робе, в грязных сандалиях.
„Соли?“ — прошептал Марвин наконец. — „Это ты?“ И слезы
текут по изборожденному морщинами лицу Залмана. „Мендель?“ — он отвечает треснутым голосом, — „ты остался в живых!“ Я их оставляю как есть и еду домой в Иерусалим, смеясь и плача попеременно».
Компания гидов сидела молча, и у каждого проступали в глазах редкие слезы. «Ну, Хаим!» — сказал один из них, — «коль скоро попалась тебе такая жирная рыба, и ты даже ничего с него не взял!» «Неправда твоя, Ариэль!» — отвечает Хаим, — «Марвин дал мне возможность расплатиться за самый большой долг, который я за собой чувствовал. Никогда не чувствовал себя богаче».
«Не тот пропал, кто в беду попал,
а тот пропал, кто духом пал…»