ТРИ ЭСКИЗА

ххх

1.
Поныне к ямбам слог не охладел,
И снова — время взяться за октаву,
И хоть формально выйти за предел
Строфы обычной. — Слишком по уставу
Живём и пишем. Зреньем завладел
Экскурсовод, щебечущий картаво,
А слух свободен для речистых трав
И шелестов речных… И, видно, прав.

2.
Под вашу сень, Михайловские рощи,
Опять сбрелись автобусов стада. -
Дешевле путь, укатанней и проще,
И в два конца: отсюда и сюда.
Святые горы — как святые мощи,
Когда в стране туристская страда.
Святые горы — Пушкинские горы
Дают весьма рентабельные сборы…

3.
Пока отважный наш экскурсовод
Указкой вдохновенно обличает
Давно к стене приставленных господ,
Которые воспитанно скучают
В музейных рамках, — вслушайся: и вот
Случайный всплеск, донёсшийся с Кучане,
Закатный блик — вглядись — от Маленца
Ведут рассказ от первого лица…

4.
Но прежде, чем послушать очевидцев
И разглядеть курчавую листву,
И в той зиме не то чтоб очутиться,
Как сонно пишут — будто наяву,
Но отдышаться от передовицы
И от всего, чем загнанно живу,
Подумать надо об экскурсоводе —
Бросать его уже неловко вроде…

5.
К тому же, он, как правило, — она.
Она сипит простужено, к тому же.
Она, к тому же, видимо, одна —
Зачем с ночёвкой к Пушкину от мужа…
Она его ревнует, как жена,
К друзьям, стихам, к жене… — Как будто хуже
Ему вдвоём с прелестной Натали,
Чем с ней, нескладной, в этакой дали…

6.
А он «женат и счастлив…» И не ново,
И не старо спасение души
Спокойствием. (Смотри письмо Плетнёву,
А не согласен — Пушкину пиши…)
А факт, что нашей гибели основа —
Рожденье наше (сплетни и гроши
Не стоят слов) — увы, имеет место…
И пуля-дура — модная невеста…

7.
И он женат и счастлив — если он —
Экскурсовод, щебечущий картаво,
Один из пачки тощих макарон —
Филолог, пролезающий в октаву
Через отдел, где отставной Харон
По блату спас курчавую ораву
Его потомков. (Странно или нет,
Но их мордашки — пушкинский портрет.)

8.
Здесь чудеса. Здесь ночью Пушкин бродит
От кубка с пуншем — до монастыря…
Пойдёт направо — барышню заводит,
Пойдёт налево — гимны декабря…
И знать не знает об экскурсоводе,
Мечтая лишь о милости царя.
Да и не бродит — перьям для острастки
Все эти наши пушкинские сказки…

ххх

1.
Сейчас начнётся летопись зимы,
Из тех снежинок хитрое вязанье…
Но у порога солнечной тюрьмы —
Ещё одно последнее сказанье,
Поскольку, хоть и совестно, но мы
Постичь не в силах это наказанье:
Хожденье в рамках липовых аллей…
Другим как будто много тяжелей…

2.
Ну, пусть луны оскоминная долька,
И есть долги, а писем долго нет,
Его послали к матери — и только…
И у него отдельный кабинет…
И под кустом — приказчикова Ольга,
А в трёх верстах — настырная Аннет:
Калашный ряд и чудный крен в придачу…
Вздохнул приятель: «Мне б такую дачу…»

3.
Не хмурьтесь, пруд, и Гейченко, и лес,
И ты, турист с повадкой имярека…
Простим ему пристрастный интерес
К мещанской жизни тоже человека.
И что слова — слова имели вес
Лишь в начертаньи каменного века,
А в шутках — стиль подложных векселей:
Смеёшься вслух, а вглубь — не веселей…

4.
Но вглубь веков уйти не так уж страшно,
Свою тоску в классической топя;
И этот снег, безвыходный, вчерашний,
Как лёгкий пух, касается тебя…
И светит аист, замерший на пашне,
И греет солнце, к берегу гребя.
И густо пахнет залежами торфа,
И небосвод — в мундире Бенкендорфа.

5.
И он — уже наказанный, хотя
До декабря — метель мазурки, лето…
(Глядишь, мазурик, баловень, шутя
Займёт Россию пламенем, а это…)
Поэт — всегда опасное дитя:
Игра с огнём — призвание поэта.
И, как назло, в жестокости царя
Его спасенье, честно говоря…

6.
Слепит сердца фейворками столица,
Мажором глушит, давит кирпичом,
Но поневоле с толпами не слиться:
Талант раскован — в рощи заточён.
Заносит снег события и лица
И громко вечность дышит за плечом:
Торопит гений… И звездами блещет…
Хотя ему от этого не легче.

7.
Камин… Листок с обкусанным пером…
Надменный столбик с куклою чугунной…
Вчера он здесь беседовал с Петром,
Сегодня — с Ленским, завтра — с ночью лунной:
Что злом назвать и что считать добром
Душе поэта, вспыльчивой и юной —
О том, что было, есть и будет впредь:
Как трудно жить и страшно умереть…

8.
Почто кичиться званьем человека —
Что за курганом горбится курган,
Что выше нас — и облако, и ветка?
(Со-бор сосновый, — готика, — орган)
И 25 ему — и четверть века…
И мозаично сотканный Коран,
И над Россией луковое горе —
Всё внятно вдруг… О, книг святые горы!

ххх

1.
Октябрь уж наступил… Ещё потёмки.
Опала роща. Теплится «Опал».
Чумазого приблудного котёнка
Зовут мемориально — Ганнибал;
И тянутся к Тригорскому потомки,
Позёвывая… (Те, кто не проспал…)
И кстати им огурчики из бочки
С морозным хрустом пушкинской Опочки…

2.
О, искушённый в классике базар!
(Посторонись, всезнающий Ираклий…)
Здесь помнят всё, что скушал и сказал
Сей добрый барин… В честь его спектакли,
Загородив автобусный вокзал,
Воссоздают нам ярмарку, не так ли?
Пернатый гусь… Брусничная вода.
По заповедным ценам иногда…

3.
Ну что ж, он стоит этого. Афёры
Не больше здесь, чем подлинной любви.
Пьют за «кормильца» критики, шофёры,
Профессора, — кого ни назови…
И, видно, нет надёжнее опоры
Сегодня, чем с минувшим виз-а-ви,
Вздыхать, сверяя помыслы и чувства
На языке естественном искусства…

4.
Повороши судьбу, поворожи
И мне, цыганка жгуче-молодая,
Что в этой жизни нового, скажи…
Горит пасьянс осенний, увядая,
Звезда в ночи и фитилёк во ржи,
И в сумасшедшей славе — Чаадаев… -
Так думал Пушкин, ёжась на заре,
Ещё при том Романове — царе…

5.
Хотя была история короче,
И без моих полутора веков
Он знал, оков падение пророча:
Возможна лишь ослабленность оков,
В цепи замена звеньев… И до ночи
Блеск не кинжала, а черновиков
Оттачивал… «И я бы мог, как шут…»
Но что правей — потомки зачеркнут…

6.
… И сердце жечь одним глаголом: «были" —.
Друзья по крови, братья по судьбе…
(В ту ночь он с графом ехал на кобыле
И было всем троим не по себе…)
… Побольше б Кюхлю женщины любили —
Бедняга б меньше думал о борьбе…
Но к шалопаям (их-то хоть не сглазьте)
Благоволят красавицы и власти…

7.
Но благороден титул: декабрист!
В нём снег и совесть светятся как будто.
И не случайно подвиг серебрист,
А не жесток — в отличие от бунта;
Не верю я в слепой и нищий риск:
Голодный рот всегда заткнётся булкой…
А те, одной свободою горя,
Теряли всё в метелях декабря!

8.
.Меняет время узников и стражу,
И что с того, что этот наорал… -
Служенье муз — не почестям и стажу;
И что с того, что был не за Урал,
А только в камер-юнкеры посажен
Поэзии кудрявый генерал…
И что ему с того, что звёзды — близко…
Февральский холмик. Холод Обелиска.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Но в дань его ликующему слогу
И в знак того, что ямб не охладел,
И раз уж мы покинули берлогу
Своей судьбы, удрав от срочных дел,
Прийти бы мне к другому эпилогу —
Как выйти вдруг за Северный Придел,
Где запыхавшись у подножья храма,
Спросил малыш: «А Пушкин выше, мама?»…

Или хотя бы вспомнить, как тогда,
Ладонь в чернилах величая дланью,
Мой первый бог привёз меня сюда —
К своей Любви… И бабушку Меланью,
Что всё боялась: «Высохнеть вода»…
И диктовала «строгую посланью»
К самой Москве, с цитатой невпопад,
При тёплом свете — всё ещё лампад…

Святые горы… Грешные… Святые…
И три сосны… И поодаль — жена…
Течёт вода… В озёрах поостыли
И наши отраженья… Тишина.
И только залпы сердца холостые…
Но здесь была лампада возжена!
Меланьи нет. И пламень строф не сбылся.
А бог давно ссутулился и спился.
И, видно, мало детской правоты…
Не тешит плоть монашеская ряса.
Вегетерьянец вытоптал цветы,
А гуманист — большой любитель мяса.
И что сказать на это можешь ты,
Единогласно праведная масса?
А я молчу, поскольку нет уже
Единодушья в собственной душе…
1975 г.