Говорили — она проклятие, порча, сглаз. Ядовиты её следы, и слова — паслен. Говорили — на что Элоиза тебе сдалась. Миллионы вокруг недоласканных, легион.
А душа Элоизы — чернющая, как смола. А ещё говорили — глаза её из стекла, как у мертвых фарфоровых кукол, но я молчал и под куполом ждал свою милую по ночам.
И она приходила рассказывать нараспев про ослепших тиранов, оглохнувших королев.
Говорили — проказа, анафема, Сатана, можжевелово семя, которое не взрастёт. Не такая тебе, молодому, нужна жена. Холодны её тонкие губы, остры, как лед.
А душа ведьмы — старая-старая, как мозоль. А ещё говорили — не рви себя, не неволь. Ведь она не боится ни кладбищ, ни упырей. Я стоял у стены, как вкопанный, я смотрел, как она танцевала голая на углях о косматых вещуньях и брошенных кораблях.
Говорили — она несчастье, позор, беда, никогда не найдёт покоя ни там, ни здесь. У неё вместо крови гнилая течёт вода, у неё наизнанку мир, перевернут крест.
А лицо у Элизы бледное, как лоскут небеленного льна, как шиповника майский куст. И коса ее длинная душит страшней гаррот. А ещё говорили, что сделала приворот.
Вот отлить бы меня, неразумного, отболеть, только как же прожить мне без сказок про королев.
Говорили — да слушай ты больше про королев, что, нашёл королеву? Босячка, отребье, сброд. Как придем всей гурьбой, изваляем в густой смоле, да зашьем красной шелковой ниткой поганый рот.
А мой дом — неприступная крепость и цитадель, потому что любовь теперь делит со мной постель. Ни святоша, ни лекарь, ни мельник, ни кат, ни тать не зайдут в эти двери, не смогут меня достать. Откушу от луны, откушу языки свечей, лишь бы тихо Элизе спалось на моем плече.
Они будут ломать нам забор и хрустеть стеклом. Они просто хотели добра, превращаясь в зло.
«Спи, мой ангел, — то ветер, ненастье и воронье».
Я хватаю ружье и иду защищать её от презрения, от сожжения, от молитв.
Им не снятся ни королевы, ни короли.