Многие помнят, что смена века выдалась в Австрии весьма бурной. Правая Австрийская партия свободы Йорга Хайдера, которую многие считали почти фашистской, сенсационно стала второй на выборах. Социал-демократы и Народная партия Австрии, традиционно составлявшие коалиционное правительство, не сумели на этот раз договориться. Совершенно неожиданно, Народная партия нашла общий язык с правыми, которые теперь должны были войти в правительство. Это спровоцировало волну демонстраций не только по всей Австрии, но и в других европейских странах. На некоторое время страна Моцарта и Фрейда превратилась в европейского изгоя.
---------------------------------------------------------------------------------------------------------
В ноябре Вена не очень привлекательна. Зябко, ветрено, скучно. К восьми вечера в спальных районах царит мертвая тишина. Каждый день похож на предыдущий. Любая возможность прервать это однообразие — событие. Тем более для 29-летнего «вечного студента», осоловевшего за годы постоянных пересдач экзаменов. Только и мечтаешь, чтобы случилось что-то необычное, новое, безумное. А тут звонок:
— Антон Владимирович? Это Марина Николаевна из Центра науки и культуры при посольстве. Дорогой мой, хотите поработать? Заплатят, правда, всего сто долларов за два дня.
— Здравствуйте, Марина Николаевна! Спасибо! И зачем мне столько денег? Я же потону в роскоши. Сопьюсь. Оно мне надо?
— Подождите. Послушайте сначала. Есть возможность поработать с самим Саввой Кулишем!
— Вот это да! А кто это?
— Вы серьезно? Не стыдно? Образованный человек! Сразу видно, что с детства за границей. Савва — один из лучших режиссеров нашей страны! Он у самого Ромма учился. Помогал ему снимать «Обыкновенный фашизм». Он не только кино делает, он преподает. Всю жизнь занимается военной темой. Вам будет интересно и полезно. Потом спасибо скажете!
— Ну, раз так, ладно. А что от меня требуется?
— Савва приехал с оператором. Снимает фильм по истории нацизма. Вы будете их возить, переводить, организовывать интервью и помогать оператору. Кулиш — человек энергичный и требовательный. Утром надо приступать. Готовы?
— Хорошо, спасибо. Оповестите, пожалуйста, режиссера о моем согласии.
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Рыжая Оксана категорически не хотела стать моей. Уж чего я только не пробовал. Водил по барам и кафе, написал ей стихотворение, приглашал в гости, рекламировал свои особые таланты по части массажа и чесания спины. Оксана была тверда. Она выпивала со мной, смеялась. Без страха приходила ко мне в гости, но почесать себя не давала. Когда я, причмокивая, к ней придвигался, она шумно, вроде как с сожалением, вздыхала, поднималась и произносила: «Ну, мне пора…»
Осеннюю хандру, неприступность Оксаны и странное, неожиданное безденежье я заливал крепкими напитками. Поэтому на утреннюю встречу со знаменитым режиссером прибыл, благоухая коньячным перегаром, оттеняемым запахами шампуня и одеколона Pierre Cardin. В шумном кафе я без труда выявил соотечественников. Эмигранты вообще распознают своих моментально: по одежде, движениям, выражению лиц. Я подошел. Представился и уселся напротив. Оператор Коля — высокий мужик средних лет, меланхолично размешивал сахар в кофе. Режиссер Савва Яковлевич Кулиш, чьи вислые усы делали его похожим на Тараса Бульбу, внимательно на меня смотрел добрыми глазами. С некоторой снисходительностью я позволил себя изучить. Наконец, Савва Яковлевич заговорил:
— Ну-с, молодой человек, приятно познакомиться! Добро пожаловать! Работы много, а времени нет. Как и денег, впрочем. Нам надо отснять все, что связано с Гитлером, с войной, с нацизмом. В своем фильме я исследую истоки зарождения этой чумы. Мы договорились о встрече с героем австрийского сопротивления. Пройдемся по улицам, поснимаем площадь с памятником советским воинам.
— Буду рад быть вам полезным. Кстати, сейчас в городе беспорядки! Завтра будет гигантская антифашистская манифестация.
— Я вижу толпы, но не могу разобраться. Что тут происходит? Говорят об успехах здешней националистической партии…
Я обрисовал ситуацию с созданием коалиционного правительства. Рассказал, что левацкая Вена протестует и в городе неспокойно. Савва Яковлевич оживился:
— Это то что нам надо! Будем все фиксировать. Это же история, ребята! Смешаемся с толпой. Почувствуем ее волну, настроение!
Режиссер заерзал от нетерпения. Оператор Коля продолжал равнодушно размешивать сахар. Я почувствовал, что ввязываюсь в приключение, но на всякий случай предупредил:
— Нам там могут вломить или затоптать в асфальт. Народ взвинчен. А камера у вас дорогая. Жаль ее.
— Отставить споры, молодой человек! И вообще: к делу, ребята! Хватит время терять.
Для начала мы поехали снимать здание Академии Искусств, куда пытался поступить начинающий художник и будущий фюрер Адольф Шикльгрубер. Перед входом никого не было. Дул ветер, моросил мелкий осенний дождь. Меня немного потряхивало — коньяк уже успел окончательно выветриться.
Мы установили камеру, направив ее на парадный вход в здание. Савва Яковлевич задумчиво смотрел на дверь, пару раз взглянул на меня и задал неожиданный вопрос:
— У тебя расческа есть?
— Есть… Причесаться хотите?
— Не смешно. Сооруди себе челку. Будешь Гитлером! Молодым художником.
Я очень удивился. Какой из меня Гитлер! Даже молодой… Но Савва Яковлевич объяснил: это условность. Фильм документальный. Он за кадром будет рассказывать про неуверенного в себе будущего вождя германской нации, семенящего на экзамен. А я буду это визуализировать. Работа есть работа и я подчинился. Сделал себе характерный начес. На ветру он почти не держался. Пришлось закрепить его водой из лужи. «Мотор!» — скомандовал Кулиш. Оператор кивнул, и я двинулся в сторону здания уверенной ровной походкой. Моя первая жена была манекенщицей: чего-чего, а красиво ходить она меня научила. Так что я элегантно понес свое стройное тело вперед, равнодушно глядя в никуда — а-ля Клаудиа Шиффер.
— Стоп! Стоп! — закричал Савва. — Ты Гитлер, а не потаскуха! Перестань вилять бедрами! Ты Гитлер, но еще не фюрер. Ты должен быть не уверен в себе. Семени!
Как нужно правильно семенить, я тогда не очень хорошо себе представлял. Тем более, что на мне были армейские ботинки, а не тапочки. Да и не факт, что Гитлер, отправляясь на экзамен, именно семенил. Может он маршировал. Айнс-цвай… айнс-цвай. Тем не менее, я повиновался и кое-как добрался до двери мелкими шажками, открыл ее и проник в здание. Довольный, тотчас выглянул.
— Не то! Не так! — нервно кричал режиссер. Ты не показал неуверенности! Ты должен смотреть по сторонам. Останавливаться в нерешительности. Дубль три! Пошел!
— Я в очередной раз засеменил в сторону академии. На полпути остановился и почесал затылок, демонстрируя замешательство. Затем, дико и воровато озираясь, дошел до двери, осторожно ее потрогал и лишь потом открыл.
— То, что надо! — воскликнул, наконец, Кулиш. — Ты мог бы стать Гитлером! Молодец! А теперь немедленно едем дальше. У нас интервью с героем австрийского Сопротивления.
Мы сели в машину. Коля держал камеру на руках как ребенка. Минут через десять мы подъехали к музею Симона Визенталя — известного охотника за нацистами. Нас провели в уютный кабинет, где мы были встречены элегантным, даже роскошным, пожилым мужчиной с красивыми ухоженными усами. Он с достоинством поклонился и представился. Опять установили камеру.
— Это герой местного Сопротивления. Вроде партизана. Я долго упрашивал австрийских коллег найти мне борца с нацизмом. Попроси его рассказать о своем подвиге! — приказал мне Савва Яковлевич. Я перевел. Австриец кивнул, давая понять, что вопрос ему ясен.
— Это было суровое время, — начал он. Нацисты арестовали почти всех евреев. И вот, в 1940 году, когда мне было двенадцать лет, мой старший брат Эрих получил кол по математике и расклеил вокруг нашей гимназии листовки с карикатурами на директора, носившего партийный значок НСДАП и считавшегося откровенным нацистом. Брата искали два дня. Я очень его поддерживал. Когда полиция пришла к нам домой, я не растерялся и сказал, что его нет дома. Это было правдой. Эриха скоро нашли, и он месяц провел в детской тюрьме. Меня тоже забрали, но через десять дней отпустили.
Мы ждали продолжения. Коля вопросительно высунулся из-за камеры. Но старик молчал.
— Что же было потом? — нервно зашептал Савва. — Спроси его о дальнейшей работе в сопротивлении! Чем они занимались?
Я опять перевел.
— После этой акции мы с Эрихом, так сказать, отошли от активной работы в Сопротивлении. Это было слишком опасно, время было сложное, а мы были почти детьми.
После интервью неутомимый Савва Яковлевич потребовал съемок зданий, пострадавших от бомбежек в войну. Затем мы снимали построенные в 40-х годах цитадели, предназначавшиеся для отражения атак с воздуха. После поехали к памятнику советским воинам. Там режиссер заставил меня приставать к австрийским бабушкам на предмет воспоминаний о десяти годах советского присутствия в Вене. Бабушки что-то сердито кудахтали. Впечатления у них были смешанные. Мы метались по городу как сумасшедшие. Савва Яковлевич, несмотря на непогоду, был энергичен, строг, профессионален. А мы с Колей под конец сникли от количества впечатлений и были рады завершению рабочего дня, которое мы отметили глинтвейном в фойе отеля.
Следующее утро было посвящено съемкам протестных демонстраций. Мы подъехали к правительственному кварталу в десять часов. Со всех сторон к нему стекались толпы орущих студентов, леваков всех мастей и подозрительных людей в балаклавах. Почти все пили пиво. Я им завидовал.
В этот день президент Австрии должен был формально утвердить создание нового коалиционного правительства, то есть официально признать вхождение правых во власть. Правительственные здания были перекрыты заграждениями и окружены полицией, а также войсками МВД, вооруженными дубинками. Соваться в эту толпу нам с Колей не хотелось. Тем более, что для СМИ была создана особая безопасная зона. Мы туда попасть не могли, так как снимали документальное кино и аккредитации не имели. Однако Савва Яковлевич был неумолим. Мы влились в скандирующую массу.
— Какая замечательная молодежь! — радовался наш режиссер. — Здесь фашизм не пройдет!
Я левых не любил. Они были слишком неопрятными. Сердце мое было отдано другой партии.
— Немедленно разойдитесь! Немедленно разойдитесь! — кричал строгий голос через динамик. Я ощутил прилив азарта, хотя становилось очень тревожно.
Но Савва Яковлевич уверенно чувствовал себя в толпе: мы быстро сумели расчистить себе дорогу на передовую. Очень скоро мы повисли на заграждениях. За нами были бурлящие волны человеческих тел, а впереди — только люди в шлемах со щитами и дубинками. Мы оказались в ловушке. Выбраться не было никакой возможности. Профессионал Коля, отчаянно матерясь, полез на заграждение, чтобы снимать всю эту картину сверху. Я поддерживал Колю, чтобы он не рухнул. В какой-то момент задница оператора практически оказалась у меня на лбу, и я мысленно отметил, что такой физический контакт мне весьма неприятен, несмотря на всю его новизну. До крайности взведенный Савва Яковлевич руководил громким криком:
— Дерево снимай, Коля! Видишь на него пятеро залезли! Женщин полицейских зацепи! А ты, Гитлер, его крепче держи! Камера у нас одна! Смерть фашистским гадам!
Я очень старался, выполняя функцию подпорки или, скорее, штатива. Со всех сторон напирали орущие демонстранты. Я держал оператора за бока, уткнувшись лбом в его ягодицу и в ужасе считал секунды.
И тут в полицейских полетели яйца, бутылки и пивные банки. Почти сразу они получили приказ атаковать. Не без гордости сообщаю, что первым из пяти тысяч демонстрантов, кто получил дубинкой по шее был помощник оператора. Следом огрели и самого Колю. Падая, мы ловили камеру, наподобие того, как ловят мяч в американском футболе. Нам удалось ее спасти. Дальше было паническое бегство. Только Савва Яковлевич отступал достойно и улыбался. Он получил необходимый материал.
Уже через пару часов я провожал его и Колю на вокзал. С оператором мы накатили шнапса, компенсируя полученные удары. Мне было безумно жаль, что они уезжают. За два дня я увидел город, в котором жил, совершенно другими глазами. Исчезли скука, однообразие, лень. Я почувствовал, что Вена жива, что в ней есть эмоции, страсть и абсурд. Всё это — благодаря Савве Яковлевичу. Прощаясь, он сказал:
— Надеюсь, тебе запомнится наше сотрудничество, Гитлер! Всегда думай на чьей ты стороне. И живи, а не существуй!
Что еще добавить? Оксана так и не ответила мне взаимностью. Австрийская партия свободы вошла в правительство, но ее лидер Йорг Хайдер был вынужден уйти в отставку. Волнения продолжались несколько недель.
А те сто долларов я сохранил на память. Как единственное свидетельство моего знакомства и общения с замечательным режиссером.