Мой одноклассник Саша Гройсман неплохо устроился в Тель-Авиве. Он преподает в университете математику и получает 25 тысяч шекелей.
Саша снимает квартиру к югу от центра, где он живет со своей мамой Анной Петровной. Их район нельзя назвать престижным, зато он малоэтажный, тихий и старый.
На соседней улице есть прекрасная фалафельная лавка, где Саша покупает еду, а через квартал — китайская прачечная, куда он относит белье.
Квартира находится на первом этаже, у нее есть отдельный вход и небольшое патио. В этом патио и коротает время Анна Петровна. Она вяжет Саше красный шерстяной шарф.
Температура в Тель-Авиве никогда не опускается ниже ноля и шарф здесь совершенно избыточен, но Анна Петровна не знает об этом. Она также не знает, что находится в Израиле, не знает какой сейчас год и сколько лет ее сыну.
Каждое утро перед работой Саша распускает все, что она связала за день, отдает маме узловатый клубок и усаживает ее во дворе.
— Надо будет купить новых ниток, — говорит он. — Этими она вяжет уже два с половиной года. В день по метру. В год — 365 метров. Итого за все время — 912,5 метров. Почти километр гипотетического шарфа.
Он считает без всякого калькулятора, прямо как Человек Дождя из одноименного фильма. И меня каждый раз это удивляет. Я уже не говорю про всякие интегралы с дифференциалами, которые лежат у него в портфеле.
Затем Саша обнимает маму, она на секунду оживает и с неожиданной требовательностью произносит:
— Ты не забыл взять сменку, сынок?
— Не забыл, — отвечает Саша.
— Не задерживайся после школы!
— Конечно, мам, сразу домой.
Саша берет портфель с интегралами и садится на велосипед. Анна Петровна улыбается, глядя сквозь Сашу и время. Крутятся велосипедные спицы, мелькают спицы в ее руках.

Вечером Саша кормит маму ужином и мы идем гулять.
— Ты не боишься ее оставлять? — спрашивает Ира.
— У нее на руке GPS-трекер — отслеживает местоположение, — поясняет Саша. — Но вообще мама мирная, никуда из дома не выходит. А все опасное я спрятал. Еще к нам приходит сиделка — тайка. Она прекрасно с ней ладит, рассказывает маме, как ее продавали в сексуальное рабство. На каком-то жутком языке — смесь тайского с английским. Три раза в неделю.
Мы садимся в уличном кафе и едим фалафель с хумусом и кунжутной пастой. Пахнет пережаренным маслом и кофе. Мимо нас проходят две девушки с автоматами, арабы в куфиях, парень с зелеными волосами и женщина с четырьмя собаками, запутавшимися в поводках. А всего сто лет назад здесь были лишь песчаные дюны.
— Что я буду делать, когда она умрет? - говорит Саша. — Кто будет провожать меня в школу?
— Ты уже не учишься в школе, — напоминаю я.
— Я знаю. Но она же меня туда провожает.
— А ты не думал, что она немного сковывает твою жизнь? - осторожно спрашивает Ира. — Может быть со временем тебе станет без нее легче…
— Ты говоришь как тот врач! — возмущается Саша. — «Болезнь прогрессирует, потерпите, недолго осталось…» А мне нечего терпеть, не хочу, чтобы она умирала. Пусть живет… пусть хоть как, в любой форме. Она должна закончить мне шарф. Я хочу длинный шарф, длиною в экватор.

На следующий день все повторяется.
Анна Петровна сидит в своем кресле и вяжет. Она совершенно неподвижна, только тикают спицы в ее руках. Тик-так, тик-так, вне времени, вне пространства, посреди песчаных дюн, в белом бетонном городе. Женщина вяжет шарф своему сыну. Жизнь продолжается пока длится это движение, пока не закончена работа.
И если бы меня попросили показать как выглядит Бесконечность, я бы привела вас к этой женщине и сказала бы «Вот».