В феврале на пляжах Варадеро малолюдно и тихо.
Я сижу на белом песке рядом с пожилым французом Жан-Марком. У него горбатый корсиканский нос и седые вьющиеся волосы, которые он собирает на макушке в пучок.
— Сегодня утром я понял одну вещь, — говорит он. — Я хочу провести на Кубе остаток дней. В Париже меня ничего не держит.
Мне нравятся люди, готовые перевернуть свою жизнь. Но Жан-Марк совсем не похож на дауншифтера. Он живет в самом дорогом отеле курорта. По вечерам он надевает льняной, благородно помятый костюм и становится похож на колонизатора, приехавшего проведать владения.
— А вы сможете прожить без сервиса и магазинов? — недоверчиво спрашиваю я.
— О-ла-ла! — весело восклицает Жан-Марк. — Я обожаю кубинские магазины. И знаете почему? В них ничего нет. Куба избавляет тебя от необходимости выбирать. В Париже я только и делаю, что выбираю, выбираю, выбираю. Изобилие выматывает человека. А здесь у меня полная маньяна и никакого выбора.
Что такое «маньяна» я не знаю, и Жан-Марк объясняет, что в узком смысле маньяна означает — завтра, но в широком — это философия жизни. Если кубинец не хочет чего-то делать, он говорит «маньяна» и не делает этого никогда. И завтра превращается в вечность.
— У них ничего нет, — говорит Жан-Марк. — Ни денег, ни спутникового телевидения. Зато они естественные люди. Когда они смотрят на пальму — они видят пальму.
— А вы не видите пальму?
— Конечно, нет! — говорит Жан-Марк. — Я вижу что угодно, но только не пальму. Я вижу рекламу «Баунти», кадры из сериала «Lost», или думаю о том, как отправить пальму в «Инстаграм». Спасибо Фиделю Кастро, что здесь нет вай-фая…
Я разделяю его суждения. Поэтому я и выбрала Кубу — нетронутый хай-теком оазис, без интернета и сотовой связи — идеальное место, чтобы дописать книгу.
Вечером я устраиваюсь на балконе со стаканом рома и ноутбуком, но на экран тут же слетаются ночные мотыльки. Я сметаю их рукой, а через секунду они снова оседают на строчках. Эти непуганные насекомые не боятся ни криков, ни кликов.
Тогда я выключаю монитор и вокруг наступает кромешная первобытная тьма. Где-то в этой тьме тяжело дышит море и кричит птица. Уличное освещение отсутствует. Меня вдруг охватывает тревога. Я возвращаюсь в номер, закрываю рассохшиеся жалюзийные ставни и ложусь в постель. Стекол в окне нет, поэтому ночные сквозняки настигают меня и здесь.
Я представляю свою квартиру: мерно перекатывающаяся в посудомойке вода, урчание холодильника, зеленые огоньки роутера, красный таймер микроволновки, подсветки выключателей, невидимые вены проводов, заключающие жизнь в надежный кокон… и засыпаю.
На утро от ночной тревоги нет и следа. Пляж и море делают свое дело.
— Это обыкновенный синдром отмены, — объясняет Жан-Марк, разбрызгивая по плечам какую-то эмульсию для загара. — Первые дни у меня было то же самое. Возвращение в Эдем не дается так просто!
Я немного завидую Жан-Марку. Тому, что он смог прижиться в этом раю.
После ужина мы выпиваем по две-три «Маргариты» в маленьком баре с кафельным полом, полузанесенным песком. Под потолком стрекочет вентилятор и Жан-Марк строит планы на свою кубинскую жизнь.
— У меня нет необходимости зарабатывать, — говорит он. — Но я должен придумать занятие.
— Можно выращивать сахарный тростник или катать сигары…
— Это скучно. Думаю купить яхту и возить туристов на ловлю за голубым марлином. Назову ее «Старик и море».
— Хорошая идея, — соглашаюсь я. Но меня не отпускает мысль, что в переезде богатого европейца на Кубу есть что-то искусственное. Как в сафари организованном турфирмой, со всеми мерами безопасности.
Потом мы расходимся по своим отелям. Он — в пять звезд, я — в разбитую трешку, похожую на советский санаторий — сражаться с насекомыми. Так происходит каждый вечер. Но однажды Жан-Марк говорит:
— Сейчас я попрощаюсь с вами и пойду к хинетерам./сленговое название проституток/.
Он делает выразительную паузу и добавляет:
— Но если вы скажете, чтобы я не ходил, я останусь.
Звучит не очень соблазнительно. Да и сам корсиканец слишком стар, хоть и держится молодцом.
— Обязательно сходите к хинетерам, — говорю я. — Вы должны взять от острова все.
После этого между нами возникает натянутость. Мы больше не встречаемся в баре и лишь киваем друг другу на пляже.
Книга почти не движется. Я проиграла сражение мотылькам. Теперь мне приходится работать днем, а это идет в разрез с моим биоритмом. Кроме того, мне жутко не хватает Гугла.
Вечерами мне совершенно нечем себя занять. И я почти жалею, что отказала корсиканцу. Не такой уж он и старый, если подумать. Мужчины вообще рано седеют…
Я лежу в своем пустом номере, под гудение тусклой лампы дневного света. Больше всего мне хочется зайти в интернет, зависнуть в этом уютном иллюзорном мирке чужих котиков, придуманных новостей и красивых фотографий, ощущая обманчивую принадлежность к человеческому сообществу. Но вечерами у меня есть только море. Слишком темное и реальное.

Я прихожу на пляж и застаю на пустом берегу Жана-Марка. Он сидит на песке и смотрит на воду. Волосы у него распущены, а лицо величественно и неподвижно, как у скульптуры с острова Пасхи.
— У меня завтра самолет, — говорит он.
— А как же голубые марлины?
— Оказалось, я слишком испорчен для райской жизни. А как ваша книга?
— Оказалось, я не могу здесь работать.
Мы смотрим на темное море и молчим. Два зарезанных цивилизацией человека.
— У русских принято бросать в воду монеты? — спрашивает он.
— Я думала, это наша национальная традиция.
— А я думал — наша.
Жан-Марк достает портмоне и принимается искать мелочь, но у него только купюры с кредитками.
Я протягиваю железный рубль. Жан-Марк вертит монету в пальцах.
— Это много?
— Нет. Почти ничего.
Он кивает. И мы бросаем в море по рублю.