…Ляля, именно так ее звали, без отчества, вела в нашей сельской школе кружок рукоделия. Она сидела во главе большого стола, вязала кружевную салфетку и с любовью поглядывала на своих подопечных — склонившихся над пяльцами, крючками и спицами девочек. Муж Ляли Алик плел веники и делал это мастерски — к нему из других деревень приезжали.
Это была странная пара. Он — широкоплечий красавец с огромными ручищами. Она — маленькая, худющая, с огромным шрамом, рассекающим щеку, и навсегда закрытым одним глазом. Если смотреть справа, от Ляли невозможно было оторвать взгляда — такая она была красивая. Но стоило ей повернуть голову — левым боком, — магия тут же исчезала. Оторвать взгляд от уродливого шрама было тоже невозможно.
Дом у них был удивительный — мы туда приходили с девочками, когда Ляля хотела показать нам узор, — подушки, телевизор, стол, тумбочки, вообще любое свободное пространство украшали салфетки, связанные Лялей. Ни одна салфетка не была похожа на другую. Большие и совсем маленькие, круглые и квадратные — Ляля шла по дому и поправляла каждую, поглаживая рукой нитку. Она плохо видела оставшимся «живым» глазом и привыкала «смотреть» руками. Мы этого не знали. Она и наши работы оценивала руками.
— Посмотри, я тут правильно сделала? — подходила к ней одна из нас.
Ляля брала в руки салфетку, ощупывала ее и тогда говорила — что не так.
Больше всего она любила нитки ирис. Белые или фиолетовые. Из них получались очень красивые салфетки. Белые с фиолетовыми цветами. Фиолетовые с белыми цветами.
Как-то мама привезла мне из Москвы настоящую мохеровую шерсть. Я отнесла моток Ляле. Она держала пальцами нитку, медленно сматывала клубок и улыбалась.
— Очень хорошая шерсть, — сказала она.
— А что из нее можно связать? — спросила я.
— Не знаю…
Ляля даже испугалась, что я испорчу эту замечательную шерсть…
Алик тоже вязал. Веники. Они хранились в сарае рядом с домом. Большие, как метла, — для двора, маленькие, но на длинной ручке — смахивать паутину с потолка, широкие и узкие, пушистые и куцые. Алик был знаменитостью — веники Алика служили нескольким поколениям женщин одной семьи. Его секрет был в том, что он плел веники «под заказчицу», по ее мерке — как швея или сапожник. Договариваясь о цене, он разглядывал руку женщины, строение кисти, рост и особенности походки. Веник становился продолжением руки.
Друг с другом супруги не разговаривали. Никто никогда не слышал, чтобы они хоть слово друг другу сказали. Детей у них не было.
Много лет назад, когда они были молодыми, случилась трагедия. Ляля полюбила другого. Она пришла к Алику в сарай, где тот плел очередной веник, и сказала, что уходит. Возлюбленный в это время ожидал во дворе. Алик держал в руках маленький ножик, которым обрезал колоски. Этим ножом он ударил жену, распоров ей щеку и задев глаз. Потом взял ее на руки и понес в больницу. Щеку зашили, глаз спасти не удалось. Возлюбленный Ляли пришел в больницу, когда она спала, накачанная снотворным. Посмотрел и уехал. Ей потом медсестры рассказали, что он сбежал.
После больницы Ляля стала слаба рассудком — так все думали. Она начинала шить лоскутное одеяло и вывязывать половик.
— Ляля, что ты делаешь? — спрашивали ученицы.
— Подарок на свадьбу Ниночки, — отвечала Ляля.
Ниночка, ученица восьмого класса, в этот момент сидела за длинным столом и вязала салфетку. Или вдруг Ляля бралась за детское приданое — вывязывала чепчики, кофточки. Розовыми или белыми нитками.
— Неля родит девочку, — объясняла Ляля, — а у Наташеньки будет мальчик.
— Откуда ты знаешь? — спросила я однажды.
— Марго? Так тебя Георгий зовет? — посмотрела на меня Ляля, хотя прекрасно знала, кто я и как меня зовут. — Тебе я ничего не свяжу.
Она как будто рассердилась, а я не понимала за что. Только испугалась, что у меня детей не будет.
Ляля ушла из кружка. Директор сказал, чтобы она больше не приходила — напугала своими предсказаниями уже всю школу.
Дома она неожиданно перестала вязать салфетки и стала вязать кукол. С длинными черными косами, голубыми или черными глазами, в платьях. Она рассаживала их на кровати и часами могла с ними разговаривать.
Ляля умерла очень тихо и незаметно даже для Алика. Она ни чем не болела, ни на что не жаловалась. Он проснулся утром оттого, что в доме было холодно. «Опять печь не растопила, — подумал он, — что за женщина?» Холодно было не только от не растопленной печи, но и оттого, что Ляля была часов десять как мертва. Алик зашел к ней в комнату — они давно спали отдельно — и замер. Жена лежала в кровати бледная и очень красивая. Шрама было не видно. Совсем. Как будто исчез. Алик заплакал…