Когда мне случается читать лекции для родителей, меня довольно часто спрашивают: а вот скажите, вы ведь уже давно работаете на одном и том же месте — дети за эти годы изменились?

Я, конечно, что-то отвечаю. Но при этом сама понимаю ограниченность своего ответа. Ведь ко мне (психологу) в поликлинику всегда приходил и приходит весьма специфический контингент семей. Как же я могу судить обо всех?

Но вопрос-то на самом деле интересный. А у кого спросить?

И вот, представьте, мне выдалась возможность.

Учительница начальных классов, которая проработала в обычной средней школе ровно 40 лет. Пришла к своим первым ученикам после педагогического училища, в 21 год. Сейчас ей шестьдесят один. Работала за это время всего в двух школах. Сначала на северной окраине Ленинграда, потом переехала на южную окраину и стало очень уж тяжело добираться к месту работы. И вот теперь уже шестнадцать лет работает здесь, в школе, недалеко от моей поликлиники. Награждена медалью, автор трех учебных пособий. При этом настоящее свое имя почтенная дама просила не называть, согласна называться Марьей Петровной. Так и назовем. С некоторыми бывшими учениками Марья Петровна поддерживает отношения четверть века и больше. Выучила уже пятнадцать детей своих бывших учеников. Многие бывшие «северные» ученики сетуют: уж очень далеко возить, а то бы мы непременно… Сейчас Марья Петровна в некотором смысле на распутье. Весной выпустила очередной четвертый класс. Устала, хочется не тотального даже отдыха на пенсии, но более спокойной работы. Но сможет ли без детей? А если брать новый класс, то их же потом никак не бросишь! Отдать другому учителю — так это в какие еще руки попадут, видела Марья Петровна разное… Значит еще четыре года как минимум… Может, хватит уже, уйти?

И как не спросить у такого человека, который сорок лет подряд каждый день наблюдает совершенно взрослеющих у него глазах детей! Изменились дети или нет? И если изменились, то как?

И я спросила. Результатами делюсь с вами, уважаемые читатели.

Признаюсь сразу: диктофона у меня не было. Кое-что я записывала по ходу дела, конечно. Кое-что восстановила по памяти и записала сразу после интервью. Еще что-то подправила сама Марья Петровна, после того как я показала ей свой текст.

КМ: Так изменились дети за эти сорок лет или нет?

МП: Безусловно изменились. Точнее даже так — менялись не раз.

КМ: А вот эти «разы» можете приблизительно назвать?

МП: Точно не скажу. Но, помню, вначале дети были такие спокойные, ласковые, все висли на мне. Балбесистые немного, это да. И родителям многим было как-то до учебы все равно, и самим детям. Хотя были и такие принципиальные отличники, прилежные, устремленные. Эти и сейчас есть, кстати, никуда не делись. Но им всем хотелось нравиться, дружить. Это вот прямо цель такая у них была — мой лучший друг, моя лучшая подруга. И коллектив, стоять друг за друга — это тоже важно было. Еще мы соревнования октябрятских звездочек устраивали, они, помню, очень откликались…

Потом, когда перестройка началась, дети стали тревожные. Это от родителей шло, конечно. У нас же обычная школа была, многие родители работу потеряли, зарплату не платили, мы знали это все. В магазинах ничего нет, что завтра будет — непонятно, дети это все чувствовали. Семьи распадались. Появились злые дети, озлобленные. Даже маленькие совсем. Я иногда прямо не знала, как к ним подход найти. Где уж там — «„жи-ши“ пиши с буквой „и“»! Иногда помогало просто обнять их, к себе прижать. Держишь его и прямо чувствуешь, как он успокаивается, оттаивает. А назавтра снова — пришел из дома и колючки торчат. Но иногда они не давались, конечно, и смотрели, как зверьки. Жалко их было… Успеваемость тогда стала совсем неровной. Кто-то прямо с первого класса истово учился, как будто в тетрадке, в учебнике спасается от чего. И тогда вот появились массово маленькие дети, которые не из своих особенностей по здоровью на уроке «отсутствуют» (такие всегда были, и сейчас есть), а из каких-то внешних, семейных или своих личных дел. Но можно и по-другому сказать: дети мои тогда как-то почти разом повзрослели, щенячесть из многих ушла начисто. Помню, мальчик Вася (второй класс) мне как-то сказал: «Марья Петровна, а вы когда приходите, дверь за собой в квартиру хорошо закрываете? Проверяете? Вы проверяйте обязательно! Не дай бог что! Знаете, какой сейчас уровень преступности!»

Потом выровнялось все как-то. Семьи приспособились, и дети тоже. Хотя еще помню, как во дворе мои дети на продленке «в маньяка» играли. Это тогда, в 90-е, — ни до, ни после такого не видела. Телевизор, конечно, ну и взрослые за детей боялись — накручивали их.

Что еще? После, пожалуй, уже каких-то таких скачков не было — постепенно менялось все.

Дети перестают себя чувствовать. Есть только сильные чувства: хочу — не хочу, буду — не буду, люблю — ненавижу. При этом знают они намного больше
КМ: Что именно менялось? Как? Можно ли выделить какие-то тенденции?

МП: Я с конца начну, мне так проще. Сейчас есть матери, просто зацикленные на своих детях. Когда я начинала работать, таких не было вообще. Ни одной не помню. Кто-то больше школой интересуется, кто-то меньше, но у всех — своя жизнь. А у детей — своя. Дружба, вражда, ссоры-примирения, двойки-пятерки, какая-то там общественная жизнь. Детская. А сейчас иногда даже понять нельзя, кто в школу пошел — мать или ребенок.

КМ: И как такая позиция матерей, по вашему мнению, отражается на детях?

МП: Дети перестают себя чувствовать. Какая-то тонкая настройка у них отключается, что ли. Есть только сильные чувства: хочу — не хочу, буду — не буду, люблю — ненавижу…

Раньше дети в школе таких чувств совсем не выражали. Испытывали наверняка, но не решались выносить наружу, школа же, коллектив… Снаружи оставалось что потоньше, этим и обучались оперировать. А у этих вот это, сильное (можно же!), бывает, все остальное начисто забивает. Иногда даже кажется, если не знать: все ли с ним в порядке?

КМ: То есть современные дети сильнее и свободнее выражают свои чувства?

МП: Что ж, можно и так сказать.

КМ: А что насчет знаний?

МП: О, современные дети знают намного, намного больше, чем те, с которыми я начинала работать! Иногда они знают больше меня или, во всяком случае, быстрее умеют извлекать нужную им информацию.

КМ: А какая информация им нужна?

МП: Вот этого-то они еще и не знают, как и те, прежние, сорок лет назад. Хватают что подвернется и громче о себе кричит. Но раньше-то был тоненький ручеек, и черпали из него по чайной ложке. Трудоемкий процесс. А сейчас водопад информации, практически никак не структурированной. Очень, очень важная роль родителей и учителей. Не все это понимают. Некоторые говорят: если вся информация в интернете, то зачем нужен учитель?

КМ: А зачем? Научить учеников учиться? Так пишут в педагогических статьях.

МП: Глупость какая-то. Зачем оно? Как будто учиться — это какая-то самоцель.

КМ: А что тогда цель? И есть ли она вообще? И все-таки — зачем учитель-то?

МП: Расставить вешки. Вот здесь — путь. И здесь путь. От этой палочки к этой. А здесь болотина. Что хорошо стало? Раньше был один правильный путь для всех. Кому не подходит — на обочину. А теперь можно из многих дорог выбирать. И учителя, кстати, тоже. Ни один ведь учитель всех-то путей показать не может, каждый из нас по-своему ограниченный человек.

КМ: Я, кажется, запуталась. Какие «многие пути» в таблице умножения и «жи-ши пиши с буквой…»? Надо этому детей учить или уже не надо?

МП: Конечно, надо. Только это очень быстро можно сделать, если ребенок здоров физически и психически. Четыре года не нужно.

КМ: Вот, вот! Именно об этом и говорят апологеты домашнего обучения! Мы быстро научим, а остальное время — кружки, творчество… Как вы к этому относитесь?

МП: Никак пока. У меня данных нет. Вот первое такое поколение вырастет, пойдет работать, создаст семьи, родит своих детей, тогда и можно будет судить. Но большинство же пока — в школах. Об этом мне и надо думать. Учитель — это же не только «жи-ши», они же на моих глазах и в моих в том числе руках из детей подростками становятся, хочу я или не хочу, я на них влияю и должна это, если я ответственный человек, как-то рефлектировать.

КМ: Так все-таки, современные дети по сравнению с детьми четверть века назад — какие?

МП: Разнообразие — такого и близко не было сорок лет назад. Много детей более уверенных в себе, в собственной значимости. Не стесняются проявлять любопытство. Способны на самопрезентацию. Больше знают. Меньше чувствуют других людей, даже близких. Быстрее мыслят. Быстрее схватывают большие массивы впечатлений. Меньше думают о схваченном. Вообще не склонны долго думать об одном и том же. Гораздо менее умелые в смысле ручного творчества и подручного креатива. У меня сохранились поделки моих первых учеников. Никто из моих нынешних такого сделать не может. Спокойнее относятся к потерям. Хорошо переносят разнообразие. Совсем не ценят вещи (кроме, может быть, гаджетов).

Мне кажется, родители ошибаются, когда думают, что, отбирая смартфон, отбирают у своих детей «что-то». Кажется, они отбирают уже «кого-то»

КМ: Кстати, о гаджетах! Дети и компьютеры…

МП: Вы знаете, я хочу ошибаться, но мне кажется, что они с ним дружат — вместо живых людей. Они уже к нему больше приспособлены, чем к реальным Петям и Светам.

КМ: К нему? Вы имеете в виду — к своему смартфону? К планшету?

МП: Я имею в виду интернет, искусственный интеллект, как это называли во времена нашей с вами молодости. Помните, у некоторых героев в фантастике были такие как бы помощники, с которыми они все время общались? Вот, я про это. Я ведь за детьми наблюдаю, учителя профессионально очень внимательные люди. Мне кажется, родители ошибаются, когда думают, что, отбирая смартфон, отбирают у своих детей «что-то». Кажется, они отбирают уже «кого-то».

КМ: Ого! Спасибо, Марья Петровна, мне надо подумать об этом. И большое спасибо вам за ваше мнение и за то, что уделили время.

* * *

Это, несомненно, лишь одна грань реальности, но мне кажется, уважаемые читатели, что тут всем нам есть над чем подумать.