Дуракам закон не писан,
Дуракам не даден ум,
Мозг разделен биссектрисой —
Та и эта* ни бум-бум.

*Доли мозга

Мои гранёные стаканчики,
Эмалированные кружечки,
Как соблазняющие мальчики,
Как предающие подружечки.

И только ковшик алюминиевый
Висит на гвоздике на погнутом,
Как дед без рода и без имени —
Зато он самый верноподданный

Телевизор вещает про США. Президент там старый маразматик, какие-то деятели все сплошь извращенцы и лицемеры, и всё там так плохо, что надо пожалеть бедную америку. А по мне — хрен бы с ней!

Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: «Не стой на ветру».
А. Ахматова

На балконе, босая и космачом,
Я смотрела вдаль сквозь листву берёзы,
Чтоб меня отстегать, как бичом.
У тебя хватило презренной прозы.

Я тогда поняла, какой ты подонок,
И ушла с балкона, глотая обиды горечь,
Но сперва улыбнулась тебе спокойно
И сказала: «Не стой на ветру, сволочь»

Зощенко, пока писал свои рассказы, сам же и ухахатывался. Но потом, когда читал рассказы своим друзьям, не смеялся никогда. Сидел мрачный, угрюмый, как будто не понимая, над чем тут можно смеяться. Нахохотавшись во время работы над рассказом, он потом воспринимал его уже с тоской и грустью. Воспринимал как другую сторону медали.

Старею я. Мой затупился серп,
Которым я срезала что попало.
И потускнел мой взгляд, и выцвел герб,
И пташечка в груди оттрепетала.

А пойду запишусь в хор,
Мне дадут сарафан в пол,
Буду делать со сцены ор,
Прихватив перстами подол.

Когда я маленькой была,
Я не была козой.
Совсем не клянчила бабла,
Была всегда с косой.

Была послушна и ловка,
И костью широка.
Могла любого дурака
Оттузить под бока.

Когда я выросла, слегка
Кость сузилась моя,
Но всё равно для дурака
Была опасной я.
… показать весь текст …

Ходит Ира грузная над потолком,
Там её дом.
Половицы скрипят, как будто
хотят треснуть.
А я живу под потолком, как в нише,
Но Иру слышу.
Значит, мы знаем, что живы пока —
От потолка.

Одна добрая маленькая девочка предложила мне коробочку с соком: «Будешь?»
Когда я взяла коробочку, то обнаружила, что она пустая. Девочка засмеялась над своей шуткой.
Тогда мне очень захотелось спросить: «Дядя Петя, ты дурак?»

Мне всё равно читаешь ли меня ты,
Ероша пятернею волоса,
Или отбросив книгу, топчешь мяту,
Срываешь кашку, трогаешь овса.

Или пшеницы колосом колючим
Кому-то пятку нежно щекотишь,
Не надо, не читай меня, так лучше,
А то ещё полюбишь, захотишь!

Тут и там старички веселятся, пижонят, а то ещё влюбиться норовят, а пуще того готовы жениться.
Нет, чтобы вспомнить Фёдора Ивановича:
«…И старческой любви позорней
Сварливый старческий задор»

Вот есть Вайнеры. Братья. А если один, то Вайнер, например, Аркадий. Почему же тогда Дейл Карнеги? Он же один, без брата, значит, Дейл Карнег!!!

Сколько б не было парней
На улицах Саратова,
Всё равно люблю на ней
Старика горбатого!

Сказал — обоснуй, сделал — забудь или исправь.

Почему у поэтов — алкоголиков сказочная интуиция, собачий нюх, бешеная потенция и гениальные стихи?!

Я, как всегда на метле, а друг Василий опять на кочерге — парочка!

У немого мальчика в руке
Неподвластна пальцам и ладони,
Бьётся мысль, как пташечка в силке.
Плавает, как облако в бидоне.

Было всё задумано неплохо,
Мыслилось прекрасное навечно,
Но один ушёл, отпал от Бога —
по горшкам дежурный человечек.

Я вижу справа подоконник, на нём цветок в горшке и стихи Тютчева.
Потом рама, за рамой на балконе сушилка, оставленная с лета.
За ней перила балкона, далее и выше дерево под ветром,
потом крыша и трубы дома напротив — и всё.
Выше — небо!

Наступает в жизни период, когда не нужны единомышленники, соратники, друганы. Одному правильнее.