Александр Гаврилов: «Куда уходит любовь в браке?»

Тина Маркотх: «Куда-то. В быть. Ахахаха
Написать стихи про собаку, может она не сможет любить?»

Собака-друг, собака почти волк и смотрит на меня, а брак пока мимо, и собаки вроде нет. Вот. Собака ждёт и жрёт по команде, атака, фас, защита. М-да.

Куда уходит любовь-собака? Туда, куда и дружба-кот — нас там почти никто не ждёт. Вот.

Тогда грустим мы без собаки, и без любви, и без кота и без брака. Драка! В душе и мраки тянут из темени тоски руки, апатии глюки.

Куда уходит брак в собаке? А хрен его зна…

Задача: «Урок на свежем воздухе у детей. Команды КРАСНЫХ, БЕЛЫХ и СИНИХ.

Они соревнуются в многоборье — кто быстрее всех нарисует карту мира одной рукой, кто более меткий, кто добежит до стены, коснётся её и прибежит обратно…»

Главный вопрос: «Сколько матерных слов в секунду будет говорить метеочувствительный дворник Пётр Петрович, рост которого составляет 217 см, правая нога короче левой на 5 см, один глаз слепой на 75%, а второй не видит зелёные оттенки и которому учитель — старый ГРУшник отдал пол-литра водки, когда они отмывали стену от мазута, асфальт от цемента, кошку от эмемдемс, а себя от глупых записок, ведь вчера было первое апреля?»

Заболонь
дерева грецкого ореха:
Геленджик — бельчонок на ветке, и я, Августов Бенджамин!
Волонтёр, конёк, хорьчонок. В надежде бесштормового утра, пора, ура. Не верится мне.

…утра моторного; утра торопливого, утра плодотворного — сенсорного нервного, по холодильникову-северного, без ран, где разбит такой же экран.

Душа — это невидимое крыло, которое помогает нам парить над суетой повседневности.

Ветер над скалой — вой ночной порой. Каменная сыпь — по отвеси пылит. Волны по косой — галька тарахтит. Шторм шумит травой.

Стихи — это язык сердца, на котором говорят ангелы.

Мысли — это бабочки, порхающие в твоей голове. Поймай их, и они подарят тебе самые яркие краски мира.

Жизнь — это череда взлетов и падений. Главное — не забывать, что даже самый низкий полет может стать началом восхождения.

Любовь — это когда ты готов отдать половину своей души, чтобы получить взамен целую вселенную.

Окажемся — гейзеры. Рванём бетельгейзейски: весело, влюбляемся в невесть что. Тихо сиять? Потом! Огнём — лёд душил. Скучно. Спугнём кому и хвост самого, сверхнову застав. Пас. Эфира вакуум не спас: спать плывут космические корабли. И мы.

Окажемся — гротами, пустыми и полыми. Думали: вотано, проверили — голые, как те корольки, со сказок, многочисленноповторённых снова и снова, сошли. И даже не дырами, и даже не чёрными. Всего лишь пустотами повторялки-Луны!

Окажемся — кольцами. С планетами связаны, не встать и не упасть, вращаться и снова в сновый такой же путь, цикл безликих, пустых отбликов светила.

Окажемся — дырами, те самыми: непонятными. Самыми-самыми-самыми. Нечто движется — в глазах смотрящего будет стоять, висеть и застынет.

Окажемся? Люди.

Ава — арт. Образ — альт. Человек.
Правды нет — абстракция, нереальность. ИИ.

Почти. Права — мои. Ставить, что хочу, желаю. Я.

Спорить? Будете? Базарить с самим — не запрещу. Без фарса.

Сказать могу: если верблюд, то кто-то точно булыжник с Марса!!!

Страсть — пропасть, страсть — бездна, в конце — упасть, о камни, разбиться у дна. Насмерть. Навечно. Ночь наступит, но не ночь после дня: бесконечная, безвременная, с вырванным хребтом. Горя горы. Нет опоры.

Любовь — мост. Вопреки. Ось. В душе дует Норд-Ост, вой: спасает собой. Сгнило всё, остались останки, остовы и кости. Любовь на месте. С тем же упорством, успехом, весомостью.

Вместе.

В пропасти можно лететь — разбиться. В бездне плавать — захлебнуться.

Мост возникает внезапно. Любви. Любой. Всегда. Строй. Не стой.

Когда холодно, когда нудно — ничего-ничего не нужно, безной актуальности: нет нормальности. Уходит лето реальности. Стихло. Стыло. Душа-волынка, воет тоскливо.

О да. Одно. Не важно. «Не важно»? Кому. Никому. Возможно одному-одному. Не пойму. В толк не возьму — мука сплошная ковырять постпьяных дум тюки, как сено.

Так се. И не себе. В небе тучи — то ли облака, до кучи. Руки крутит. И чаю хочется, чтобы его попили, поделились теплом.

Всё на том…

Без проблем, разницы и дна виднелась чёрная, навязчивая бездна. Лимит пробок мысли всем — закрыт зебрами зарниц громов от дальних дум и плат за прошлые ошибки. Страх. Старых дней, людей, событий. Пламенных речех.

Палат больных идей: как ножей горечи, об которых режемся постоянно, актуально — больно, сильно. Не временно. Мы этих пробкозебровых сильней? Важней!

Не. Неймётся снам, что снаружи: под утро штрамбует в памяти абсурд, почти микроавтобусной штрамбовкой. Рутины дрянная: хрень вербовка.

Хер. Хнычет дождь, оббиваемый по трубам. И капель трупам. Дружба и та с отдыхом вражна. Нужна?

Женщина из стали и бумаги, захватила мои мысли, я иду домой в капризный, промоченный, пропахший копотью подъезд — и нет на стенах не рисуют, не оставляют в нём безумные рисунки-письмена: в моём подъезде-доме, быт нетрезвый и воздух резкий, где нет честных и вздох последним… быть может у меня. Да, не сверкают блики лезвий, ни звуков режущих заплесневеловшую взвесь — нет от разрывания пакетиков да клацаний шприцов. Нет гомонова вечно припаздывающих отцов, и пьяных воплей — соплей, и визгов, и топота. мешающих затягиваться, ног. Не доходит солнца свет, никто не в курсе про пятно на карте…

— Всегда подходи и говори: «Лопата»…

— Серьёзно?

— …

— Да, б***ь, говорю: «Лопата!», он говорит: «Лопата!»… Тут ВСЕ! Все говорят про чёртову лопату, вон, даже та девушка в красно-синем пуховике, с капюшоном цвета долбанного черенка от долбанной лопаты. И дети, учителя, судьи, заправщики. Мы с тобой стоим в полиции, в паспортном столе. С**а! Слышишь? Ты слышишь? В сто сороковом, в сто пятнадцатом, у левой стены блевотного оттенка: говорят про лопату. Как копает, сколько стоит, короткая ли…

—…палехче. Э-э-э…уже не воспринимаю слово «лопата».

— Я не воспринимаю себя, а ты, едрить тебя сапёрной, о словах.

Ну. Это искусство видеть душу и лицо за ролями и масками людей. Тонкая нить. И грань — не поранить себя, не завязнуть в отсветах вранья и змей хитрости, не хрустеть напоказ чужими, найденными эмоциями, как лошкари, треугольщики.

Чужая душа, лицо — не перкуссия. Да! На периферии находится. Не у нас: за пределами, где не мы делали.

Нужны роли, нужны прикрытия — от солнечного ветра тоже требуется защита, хоть светило: жизнь, но оно ж и убьёт. Потенциально может. Всё. Живое. Грохнуть.

Это искусство видеть. Только где-то стоит идти на уступки, на чужие условия, но не на уловки — как с рыбой из пруда, чтобы нас не продали. И наши, вынутые, открытые, нагие чувства другим задёшево не отдали…

Заявление из разряда: «Если Путин был бы химерой, то у него обязательно была бы вторая голова! И она точно сожрала б вас. Сам знаю.

А знаете, если у него вырастет второе что-то, то запретят все двойные вещи: штаны, например, трусы, колготки. Двойнопутина, жрущего свои головы напомнит! Ыыыы! Инфа сотка!!!111адынадын»

Выглядит как полный бред, бодун и наброс, только вентилятор явно не в ту сторону развёнут. Не в ту! От себя же надо! От себя!

Хитиновыми оболочками покрылись мы будто: как буквами-ненужными-разговорами отгородились. И нам хорошо. Немалыми средствами сделали — стены отстроены и налажены, на пену кирпичи лажены.

Сажа. Чёрная сажа едкого одиночества: отравой по сколам стелистся, и кислая горечь предательства змеями-ужами-удавками греется. Смеётся смерть… любви, совести — посолен сахар радости, ставший слёзами. Не будет больше огня! Затих: уничтожен, сожжён последний мост с реальностью.

На дне-в колодце-подвале острие скал туда, куда нет хода хозяевам. Нет места ничему, кроме вакуума — безжалостного к чужим и сожалению.

Руины. Одни руины остовом торчат, когда приходит время вспыхнуть и молчать!!!

Грызла я гранит науки: в общем-то немало лет. Отнималось тело — мешали руки. Не туда магнитились, с**и. Не туда, а до инету до скуки.

Телефон корявился в пальцах — смысла искала. Ломала.

Домашка — кое-как и где-то, итог. Такая вот дура… Тина Маркотх!