Так и сидели, обнявшись. И колотились друг о друга сердцами…

Сексуальное откровение нагрянуло к Василю Алибабаевичу в неполные восемь лет. В этом возрасте он был чист и неискушён, представительницам прекрасного пола предпочитал биониклы и прочие лего. Иногда, томимый внезапно нахлынувшими внутренними противоречиями, глумился над соседским котом Тортильей — страстно дёргал за усы. Был неоднократно мстительно поцарапан, вдоль и поперёк. Придумывал царапинам разные неуклюжие алиби.

Косорукая мать Василия Алибабаевича на объяснения сына не покупалась. При вс…
… показать весь текст …

Папа говорит — ты стоишь в начале пути. За твоими плечами множатся и множатся твои ушедшие в небытие предки. За левым плечом — по линии мамы. За правым — по линии отца. Они — твои крылья, говорит папа. Они — твоя сила. Держи их всегда за спиной, и никто никогда не сможет сделать тебе больно. Потому что, пока помнишь о крыльях — ты неуязвим.

Одна тётечка купила себе обруч. Гимнастический, массажный, с инертным наполнителем (сиречь — просеянным песком). Привезла его домой и надела на себя. Обруч сел как влитой.
Теперь эта тётечка носит его на завтрак, обед, полдник и ужин. Вместо кольца на желудок. От этого польза обоим. Тётечке потому, что выходит экономия — пачка пельменей в один присест супротив двух безобручевых. А обручу потому, что никто над его вестибуляркой не измывается.
Живут обруч с тётечкой, как шерочка с машерочкой. Душа в душу

Жизнь похожа на полуденный сон — недолгий, разноцветный, жаркий, — думала Хаддум. — Она звучит смехом наших детей, она изливается слезами вслед нашим умершим родных. Она пахнет океаном, пустынным ветром, кукурузными лепешками, мятным чаем- всем, что с собой нам не дано унести.

Все счастливые семьи похожи друг на друга. Но универсального рецепта для счастья, как не было, так и нет.

Бабушка говорила — ближе всех к небесам старики и дети. Старики потому, что им скоро уходить, а дети потому, что недавно пришли. Первые уже догадываются, а вторые ещё не забыли, как они пахнут, небеса.

Я была маленькая и глупенькая. Слушала вполуха, вертелась. Мне казалось — ну чего тут сложного? Небеса пахнут воздухом. Иногда тёплым, иногда колючим. Или дождём, когда идёт дождь. Или снегом. И вообще, воооон они, совсем рядом, встал на цыпочки — и прикоснулся. Когда живёшь на краю синего ущелья, это ведь совсем не сложно — дотянуться до небес.

Я давно уже не маленькая и, наверное, уже не глупая. Не знаю, сколько мне отпущено дней и наступит ли когда-нибудь завтра. Но в одном я уверена совершенно точно — небеса пахнут так, как пахли руки моей бабушки. Свежевыпеченным хлебом, сушёными яблоками и чабрецом.

Детство заканчивается в тот миг, когда жизнь перестает казаться бесконечной.

Женский оргазм — как Лохнесское чудище. Все знают, что оно есть, но никто не видел.

Если бы прабабушка Тамар знала, что однажды её слова будут процитированы в The Calvert Journal, она бы, конечно, намеренно дожила до этого дня, чтобы:
а) запилить меня навылет за то, что я, не спросивши, рассказала журналистам о ней;
б) погундеть, что правнучка переврала её слова, потому что слушает вполуха;
в) после долгих колебаний подарить мне стеклянную брошь, сущую безделушку, которую берегла как дорогое сердцу воспоминание;
г) нарядиться в шерстяное платье, повязать шёлковый передник и схо…
… показать весь текст …

— А Генсек — это имя или фамилия? — спросили мы как-то у Ба.
— Генсек — это заболевание мозга. Причем неизлечимое.

Однажды, сто лет назад, в московском автобусе у меня вытащили из сумки кошелёк. Я опаздывала на работу, и возвращаться домой уже не успевала.

Подошла к контролёрше на станции «Южная» и призналась, что не могу заплатить за проезд.
Она сразу же пропустила меня.

— С меня шоколадка, — обещала я.

Она махнула рукой — ещё чего! И не смей переживать по пустякам.

Я доехала до работы, рассказала о произошедшем коллеге, попросила взаймы. Деньги вернула, а о своей спасительнице напрочь забыла, будто лас…
… показать весь текст …

Москва. 5.35 утра. В пустом, освещённом неоновыми фонарями сквере кто-то раскачивается на качелях. Мощно, судорожно, взахлёб.
С моего семнадцатого этажа не разглядеть — мужчина или женщина.
Пусть мужчина.
Я его понимаю — сама разучилась спать. Легла в час, проснулась в два, проворочалась, уснула, потом проснулась в четыре.
И всё.

Заварила кофе, подсушила хлеб в тостере, нарезала сыр. Привычный мой завтрак, от которого я не готова отказываться. Если вдруг случится сбой в матрице и за хлеб-сыр-ко…
… показать весь текст …

Детство заканчивается в тот миг, когда жизнь перестает казаться бесконечной.

Наблюдение: накосячит горстка идиотов — а доказывать, что она не верблюд, целой диаспоре!

«Вот оно как. Свои ограбють, а чужие надують. И с энтим надо как-то жить…»

Как бы ни болела душа и как бы ни плакало сердце, береги в чистоте тот лоскут мира, что тебе доверен. Ведь ничего более для его спасения ты сделать не можешь.

Нет для человека пытки страшней, чем презрение собственного ребенка.

В южную ночь падаешь, словно в обморок. Только что, буквально секунду назад колыхался подхваченный ветром розовый полог заката, и жаворонки вели свой будничный разговор, и скрипела калитка, сгребая кривеньким дном рыжую землю, туда-сюда, туда-сюда… А потом на мир, будто на птичью клетку, накинули непроглядный августовский небосвод — и выключили звук. И ровно до той поры, пока не крикнет сова-сплюшка — будет тишина. На её крик отзовутся звезды, одна, вторая, тридцать пятая, сто двадцать седьмая. И растянут над миром бездонное, пахнущее прохладной влагой и сладкой дрёмой ромашковое покрывало.
Спите? Хм. Ну ладно, спите. Мы вам тогда приснимся.

…Любовь — это когда внутри живёт убежденность, что рядом Свой, лучший человек, в болезни и здравии, как бы избито эти слова ни звучали. И по тому, как увлеченно мужчина слушает женщину, которая, моя посуду, рассказывает ему какую-то ерунду из детства. Как он смеётся, представляя её маленькой девочкой и чувствуя, как сжимается от нежности всё его нутро.
И по тому, как она приподнимается на цыпочках и любопытным взглядом в окно провожает его, выбежавшего к машине за забытыми перчатками, — видно, есть в них та самая убежденность или её никогда не было.