Москва. 5.35 утра. В пустом, освещённом неоновыми фонарями сквере кто-то раскачивается на качелях. Мощно, судорожно, взахлёб.
С моего семнадцатого этажа не разглядеть — мужчина или женщина.
Пусть мужчина.
Я его понимаю — сама разучилась спать. Легла в час, проснулась в два, проворочалась, уснула, потом проснулась в четыре.
И всё.

Заварила кофе, подсушила хлеб в тостере, нарезала сыр. Привычный мой завтрак, от которого я не готова отказываться. Если вдруг случится сбой в матрице и за хлеб-сыр-кофе будет полагаться смертная казнь, меня каждый день будут отправлять на эшафот. Бесконечный такой день сурка: утром завтрак, днём казнь, вечером — покупка у контрабандистов запрещённых продуктов. И снова утро, и я — с мятым лицом Билла Мюррея с маниакальным упорством завариваю кофе, подсушиваю хлеб, нарезаю сыр.
Такой вот круговорот ослиного упрямства в природе.

Кстати, до чего же мощным артистом стал Билл Мюррей! Какой он прекрасный в «Сломанных цветах» Джармуша. Или у Холоденко в «Что знает Оливия». Или в «Трудностях перевода» Софии Копполы.
Счастливы люди, которым идёт возраст. Счастливы люди, которым зрелость дарит новый шанс.

Съела бутерброд, допила кофе. Выглянула в окно. В сквере уже появились дворники. Шебаршили лопатами, соскабливали лёд с дорожек. Опасливо озирались на мужчину. Тот раскачивался так, будто поставил перед собой цель развалить качели.
Может он тоже проиграл войну?

Я разучилась спать в сентябре, когда началась война. Потом война закончилась, а моя бессонница — нет.
Убиваю ночное время как могу. Пишу, перечитываю то, что любила раньше.
Не смогла, к моему расстройству, осилить «Триумфальную арку».
Каждой книге своё время.
Зато на всю жизнь запомнила ошеломительно прекрасное из «Трёх товарищей»: «Небо было жёлтым, как латунь».
Небо. Было. Жёлтым. Как. Латунь.

В сквере ничего не изменилось: дворники, снег, мужчина. Может это Олег Даль раскачивается на качелях, подумала я. Проводит свой последний отпуск в январе. Решила заварить вторую чашку кофе, но вместо этого натянула на пижаму куртку и влезла в ботинки. Пойду посмотрю, может помощь нужна человеку.

Олег Даль оказался круглощёкой девушкой. Сильно заплаканной: узкие щёлочки глаз, вспухшие нос и губы. Всё ясно: поругалась с парнем, ушла в чём была в морозную ночь, раскачивается назло своим придаткам на холодном ветру.
Что бы такое ей сказать, чтобы слезла и пошла домой?
— А у меня бессонница, — сообщила я. И посмотрела со значением.
— Знаю, — отрезала девушка и шмыгнула носом.
Дворники ошалело смотрели на нас.
— Что-то случилось? — наконец решилась я.
Девушка притормозила, слезла с качелей. Вытащила из кармана маску, утёрла лицо.
— А и х. й с ним. Пойду домой.
И пошла.

Я подумала немного и уселась на качели.
Дворники крякнули.
— Я недолго, — обещала я.
— Да хоть всю жизнь! — в один голос разрешили они.
— Минут пять и всё, больше не продержусь. У меня слабая вестибулярка.
Первый дворник принялся расчищать дорожки.
Второй какое-то время наблюдал за мной, потом, пожелав хорошего дня, тоже вернулся к работе.
Москва, 3 января, 6.30 утра. В куполе чернёного неба отражаются неоновые огни.
Раз-два-три-четыре-пять, раз-два-три-четыре-пять.
Не пойду никого искать.