Послушные пословицам России,
живя под неусыпным их надзором,
мы сора из избы не выносили,
а тихо отравлялись этим сором.

Везде, где слышен хруст рублей
Иль звонко звякает копейка,
Всегда отыщется еврей…
Ну, в крайнем случае, еврейка.

Ум так же упростить себя бессилен,
как воля перед фатумом слаба…
Чем больше в голове у нас извилин,
тем более извилиста судьба.

Очень горек судьбы поворот,

но кого призову я к ответу?

Ибо старость — она уже вот,

а обещанной мудрости — нету.

***
А мужикам понять пора бы,
напрасно рты не разевая,
что мирозданья стержень — бабы,
чья хрупкость — маска боевая.

***
Когда к нам дама на кровать
сама сигает в чем придется,
нам не дано предугадать,
во что нам это обойдется.

***
Наступила в душе моей фаза
… показать весь текст …

Тоска, тревога, пустота…
Зовёт безмолвная дорога
в иные выбраться места…
Там пустота, тоска, тревога.

Болезни, полные коварства,
я сам лечу, как понимаю:
мне помогают все лекарства,
которых я не принимаю.

Что-то у страны моей в утробе
с собственной природой не в ладу:
школа убивает вкус к учебе,
а работа — рвение к труду.

Затем лишь я друзей бы попросил
хоть капельку здоровья уберечь,
чтоб дольше у души достало сил
на радость от нечастых наших встреч.

Время сыпется струйкой песка,
мухи памяти дремлют в черниле;
ностальгия — смешная тоска
по тому, что ничуть не ценили.

Я стану думать, умирая,
что мать не зря переживала:
наверняка в воротах Рая
меня ждёт ангел-вышибала.

Когда мы жили в Сибири, мой товарищ привез мне в подарок с Чукотки моржовый хер весьма внушительных размеров. Сначала я хотел его повесить в спальне, но Тата справедливо заметила, что делать этого не нужно — у меня появится комплекс неполноценности. И мы украсили им кухню. Перед отъездом в Израиль я, задумчиво посмотрев на хер, спросил жену: «Татик, как ты думаешь, а в Израиль нам его позволят вывезти?» На что услышал: «Да ты хотя бы свой вывези»! Очередность мы соблюли. Девушка на таможне заявила, что хер моржа — достояние культуры. Я ей говорю: «Ласточка, это же не по части культуры». Она покраснела, но была непреклонна. Пришлось спрятать «достояние» между больших палок копченой колбасы.

Люблю я дни и ночи эти,
игру реалий, лепет бредней,
я первый раз живу на свете,
и очень жалко, что последний.

Закрыв глаза, прижавши уши,
считая жизнь за подаяние,
мы перерыв, когда не душат,
смакуем как благодеяние.

Когда я спешу, суечусь и сную,
то словно живу на вокзале
и жизнь проживаю совсем не свою,
а чью-то, что мне навязали.

Году в тридцатом это было. Эрдман шёл в субботний день по улице Тверской
и встретил вдруг Раневскую. Оба они были молоды, приятельствовали, и
поэтому Раневская сразу же вкрадчиво сказала:
- Ой, Коля, ты так разоделся, ты наверняка идёшь куда-то в гости.
- Да, — ответил Эрдман, — только не скажу тебе, куда, поскольку
приглашён в приличный дом и взять тебя с собой не могу — ты хулиганка и
матерщинница.
- Клянусь тебе, Коленька, что я могу не проронить ни слова, — ответила
Раневская. — А ку…
… показать весь текст …

Ракеты глотают пространство,
гонимы азартом игры
и блажью земное засранство
продлить на иные миры.

Забавно, что живя в благополучии, судьбы своей усердные старатели, мы жизнь свою значительно улучшили, а смысл ее — значительно утратили.

Всё это было бы не грустно,
когда бы не было так гнусно.

Кто ярой ненавистью пышет,
о людях судя зло и резко, —
пусть аккуратно очень дышит,
поскольку злоба пахнет мерзко.