Вечером жене говорю:
— Девушка, где я вас мог видеть?
Это у нас такой условный сигнал — мол, как ты сегодня?
Она:
— Сегодня даже не мечтай, сегодня я себя плохо чувствую, очень устала — весь день без воздуха.
И главное — смотрит как-то враждебно. И наверное, чувствует, что неправа — еще больше раздражается:
— Что ты спрашиваешь, сам бы мог заметить, но ты же только о себе думаешь. Это у меня к тебе чувства, а у тебя ко мне одни инстинкты, и даже в них ты меры не знаешь!
Какая мера-то?.. Минздрав ничего не предупреждал.
Еще сказала, что она забыла, когда я ей цветы дарил и когда последний раз шампанским угощал. Потом знаешь что сказала? «Жена — всю жизнь невеста».
Вот занесло ее! Двенадцать лет замужем — все невеста. И инстинкт, между прочим, — это не прихоть, а приказ космоса. Приказ! Его умри, но выполни.
Я вижу — она в таком состоянии, что ей бесполезно объяснять про космос. Взял незаметно ключи от машины, говорю:
— Пойду прогуляюсь, что-то тоже воздуха не хватает.
Сел в машину и рванул на улицу. У нас они там стоят, которые космосу помогают. Подъехал к одной, спрашиваю:
— Сколько?
— Четыре тысячи.
— Четыре?!
— Да.
— Абонемент, что ли, на год?
— За час. Деньги вперед.
Думаю: «Это если рабочий день восемь часов, если даже с выходными, то получается… восемь на четыре и еще на двадцать два… получается… не хуже, чем у министров, а может, и получше. Неплохо устроились… министры-то. Хотя их тоже каждый день… трясут будь здоров».
Говорю:
— Что значит «деньги вперед»? А если товар залежалый?
Она мне:
— Не на рынке.
В смысле — пробовать не даем.
Конечно, немного я растерялся, спросил:
— Четыре тысячи чего?
Она:
— Можешь в евро, можешь в рублях.
Ну тут уж я нашелся, говорю:
— Лучше в рублях.
А потом, когда окончательно прояснило, как я заору:
— Четыре тысячи?! Да у меня жена за четыре тысячи неделю пашет без воздуха, без шампанского. Совесть у тебя где?
Она сказала, где у нее совесть, и тут еще вижу, бегут ко мне два мордоворота. Я по газам.
Еду, думаю: «Ничего себе! Четыре тысячи, хамство какое! За что, собственно? А мне деньги даром, что ли, даются?.. Четыре тысячи! Это не напасешься! Куда правительство смотрит? Чем президент занят? Знают они, по каким ценам народ живет, горе мыкает?!»
Я плюнул даже… Попал в лобовое стекло — ничего не видно сразу, но зато так ясно стало, что проституция — это позорное явление нашей жизни. Позорище! Грязь!.. Это же — грязь! Где грязь стоит четыре тысячи? Если два раза в неделю весь в грязи, это два на четыре и еще на четыре… тридцать две тысячи! Совсем, что ли, они с ума сошли? А в семью тогда что? Детям что останется? Дети растут не по дням, а по часам. Что творят, гадюки!.. А если каждый день в грязи? Это четыре тысячи на тридцать дней… Сколько примерно?.. Это сразу даже не сосчитаешь.
Потом успокоился немного, подкатил к супермаркету, взял шампанского, конфет, цветов два букета — и домой.
Вхожу — жена плачет и улыбается, говорит:
— А я видела, как ты незаметно ключи взял, еще подумала: «Может, он за цветами?»
Я говорю:
— Интересная ты. А куда еще я мог поехать?
Тут же всё на стол, а есть-пить не стали, весь день без воздуха — сразу в постель.
Легли, она локтем мне в бок ка-ак даст, говорит:
— Офицер, сигареткой не угостите?
Это у нас сигнал такой.
— С удовольствием, — говорю, — этого добра у меня!.. Хотя… Минздрав предупреждает: чрезмерное курение вредит вашему здоровью.
Говорят, под Новый год…
Почти сказка
У ярко освещенной витрины с дорогими игрушками стояла нескладная девочка-подросток. Казалось, она не чувствовала мороза, не замечала своей крупной размеренной дрожи.
Мимо нее, весело смеясь, проходили с подарками богатые люди. Она не слышала их. Чуть погодя и некого стало слышать, улица опустела — до Нового года оставалось чуть больше часа.
Ровно за час раздался скрип тормозов, и из остановившегося «мерседеса» вышел блестящий молодой ученый, член Академии наук, консультант крупнейших зарубежных корпораций, красавец Александр Орлов. Он ехал к своей невесте Жанне, балерине Большого театра, с которой был продлен контракт, и решил, кроме дорогих подарков, купить ей еще игрушку.
— Кто ты, девочка? Что ты здесь делаешь одна? — спросил Александр, заметив несуразное существо.
— Я — девочка? — обернулась девочка. — Ну ты даешь! Я — проститутка.
Александр инстинктивно отшатнулся, но приличия требовали продолжить разговор, и он сказал:
— Ты вся промерзла.
— Невезуха! — объяснила девица. — Ни одного клиента. Представляешь? Довели страну.
Александр понимал, что надо бы повернуться и уйти, но врожденная интеллигентность не позволяла сделать это.
— Где Новый год встречаете? — светски спросил он.
— Где, где… — начала девица, но тоже что-то удержало ее от рифмы. Наверное, тоже врожденная интеллигентность Александра. — Нигде, — закончила она.
И сейчас еще можно и нужно было оборвать разговор, но как будто остановилась перед Александром тень Федора Михайловича Достоевского и как будто бы Федор Михайлович прошептал: «Нужно, чтобы каждому человеку было куда пойти».
— Я приглашаю вас, — неожиданно для себя, девицы и Федора Михайловича сказал Александр.
— Сто долларов, — сказала девица, твердо зная, что сейчас ей красная цена сорок, а по случаю возможного скорого окоченения даже тридцать. По всему телу пролетело: «Хоть бесплатно, но в тепло», но она повторила: — Сто.
— Да, да, — машинально ответил Александр.
* * *
— Жанна! Жанна!
— Алекс! Наконец-то!
Они обнялись.
— Познакомься, пожалуйста, это Надя, она проститутка. Представь себе, чуть не замерзла на улице.
— Проститутка? — Жанна подошла, щуря подслеповатые от беспрерывного чтения стихов глаза. — Очень приятно. — С невыразимой грацией она протянула пришелице свои чудесные руки и сказала: — Будем подругами.
Наде никогда не случалось бывать в таких богатых домах. Каждую вещь, которую она видела, ей хотелось взять и унести.
В камине в гостиной, где находились все трое, весело потрескивали березовые дрова. Тихо отворилась дверь, и вошла мама Жанны Лада Вениаминовна.
— Мама! Ты посмотри, кто у нас! Алекс привел проститутку! Она замерзала на улице.
— Какая прелесть, — всепонимающе улыбнулась Наде Лада Вениаминовна. — Будьте как у себя дома.
— Ой, у меня такой бардак!
— Тогда будьте как у себя в борделе.
— Спасибо.
— Саша, — отнеслась Лада Вениаминовна к будущему зятю, — вы сейчас так напоминаете своего дедушку. Он тоже любил приводить домой проституток.
Фраза была несколько двусмысленной, но она неожиданно рассеяла остававшееся напряжение, и все весело засмеялись.
Вскоре стали собираться гости: крупные банкиры, бизнесмены, деятели культуры. Странно, но почему-то Надя чувствовала себя среди них абсолютно своей.
Ее внимание привлек один высокий красивый старик, профессор консерватории. Он был, как оказалось, неизлечимо болен.
— Завтра умру, — доверительно сказал всем профессор.
Никто не мог сдержать слез.
— А что с тобой? — вырвалось у Нади.
— Рак легких.
— Ой, плюнь! У нас одного сутенера залечили сволочи. «Рак легких, рак легких!» Деньги тянули. А у него оказалась простуда. Нужно выпить стакан водки с перцем — и как рукой снимет.
Старик горько улыбнулся, но перед ним на серебряном подносе уже стоял стакан водки с перцем.
— Модест Ипполитович, — сказали все, — а вдруг?! Что вы теряете?
Слабеющей рукой профессор опрокинул в умирающее тело стакан водки… и ему стало лучше. После второго стакана ему стало хорошо.
— У меня никого нет! — крикнул после третьего стакана водки полностью возвращенный к жизни Модест Ипполитович. — Был сын Сергей, он погиб в Чечне, защищая Родину… Надя, позвольте мне удочерить вас!
— Давай.
Она сказала это просто, обыденно, но все вдруг ясно почувствовали, что в нашей жизни есть место чудесам. В перезвоне бокалов слышалось: «Есть, есть, есть место чудесам».
По радио попросили отгадать какое-то слово из трех букв. Правильный ответ давал выигрыш 1 000 000 рублей. Надя кинулась к телефону и дозвонилась первой.
Было без пятнадцати двенадцать, когда в квартиру нетерпеливо позвонили. Надя кинулась к двери и первой открыла ее. Вошли трое в масках с автоматами.
Гости, за исключением уже неизлечимо пьяного Модеста Ипполитовича, привычно повернулись лицом к стене, расставили ноги и подняли руки. Надя поняла, что сейчас у нее украдут ее недолгое, но такое веселое счастье. Она подскочила к самому здоровому из налетчиков и с криком «Довели страну!» сорвала с него маску.
Наступила предсмертная тишина. Тишину разбавил шум неверных шагов. К красавцу бандиту шел Модест Ипполитович.
— Сережа! — шептал он. — Сынок!.. Ты жив?
— Отец! — сказал Сережа, не сводя глаз с Нади. — Я жив. Я сбежал от дедовщины. Сейчас граблю богатых и отдаю все бедным.
— Так ты пришел грабить?
— Нет, я пришел отдать.
Они горячо обнялись. Двое товарищей Сережи дали каждому из гостей по бриллианту, по рубину и по пачке печенья.
Куранты начали бой. Все кинулись к столу — нужно было успеть проводить старый год.
С десятым ударом проводили старый, с двенадцатым встретили новый.
В полуночных новостях передали, что Госдума приняла закон «Любить ближнего как себя самого», что в стране открыты новые месторождения нефти, золота, титана и платины, что футбольный клуб «Спартак» куплен английским миллиардером.
Вообще в первую ночь Нового года повсюду на территории России творились неслыханные чудеса. Так, чиновник Криворуков не взял от одного из своих гостей взятку. Долго потом он не мог объяснить себе, как это случилось. Жена водила его к психиатрам, те только руками разводили. Промучившись, так и не найдя объяснения, потратив все сбережения на лечение, в полной нищете и одиночестве Криворуков через год умрет. Но все это будет потом.
А сейчас Сережа и Надя, взявшись за руки, идут по заснеженной Москве. Кто не верит в чудеса, может дальше не читать.
Сережа и Надя оказались возле той самой витрины с дорогими подарками, с которой начинался наш рассказ.
— Всё как в сказке, — сказала Надя.
— Так может везти только в новогоднюю ночь, — сказал Сергей.
Он сложил руки рупором и громко крикнул:
— Так может везти только в новогоднюю ночь! Люди, будьте счастливы! Вы слышите меня?
— Слышим, — раздался из ночи хрипловатый мужской баритон.
Перед Сережей и Надей объявился армейский патруль.
— Кто тебя за язык тянул? — спросил старший наряда. — Я тебя, дезертира, по голосу узнал.
Через секунду снежная пелена поглотила Сергея.
Надя одиноко стояла перед витриной, она не помнила адреса Жанны, не знала ее телефона, но почему-то верила, что счастье теперь не отвернется от нее.
И только она подумала так, только эта радостная мысль осветила все закоулки ее души, как послышался скрип тормозов, у обочины остановился «мерседес». Весело смеясь, Надя подбежала.
Из-за приоткрытой дверцы веселый голос спросил:
— Свободна?.. Залезай!
«Поперло, — весело подумала Надя, — пошел клиент».
«Мерседес» исчез, как и появился, — неожиданно. Перед праздничной витриной никого больше не было.
Совесть
Под самое Первое апреля всей семьей пошли в кино: теща, это жены мать, я сам, жена сама и наш с женой общий сын лет десяти.
Перед фильмом журнал пустили. В магазине кладут на пол сто рублей и снимают, кто поднимет и что будет делать. Все, конечно, сразу бегут к выходу. Там их останавливают, спрашивают: «Где же ваша совесть?» — и отбирают сто рублей.
Вдруг смотрю — я в очереди. И теща на весь зал кричит:
— Витю показывают! Это наш Витя!
И тут показывают, как я эти сто рублей с пола поднимаю, сую в карман и спокойно стою дальше.
В зале кто-то басом говорит:
— Ну и морда!
Теща тоже громко говорит:
— Нет, это не наш Витя!
Я спокойно стою в очереди, к выходу не спешу. Тогда режиссер засылает ко мне двух артистов. Оба аж посинели от холода. У нее на руках ребенок в драненьком весь — кукла оказалась, — у него ботинки на босу ногу.
— Не видел кто наших последних ста рублей?
И опять крупно меня. Я смотрю на них, но видно, что не слышу, о чем речь. Наверное, о своем о чем-то задумался. Тогда артист разворачивается, ка-ак пнет меня, я еле на ногах устоял. Спрашивает:
— Не на-хо-ди-ли вы ста рублей?
Я говорю:
— Время — без двадцати шесть. — И хотел отвернуться от них.
Тут ложная мать кричит:
— Убейте меня, не знаю, на что завтра купить кусок мяса грудному ребенку!
Народ на их искусство реагирует вяло, больше озирается — куда это сто рублей пропали.
Тогда фальшивая мать кричит:
— Помочь нам некому, мы неизвестные сироты из детского дома для глухонемых!
Тихо сразу стало в зале и в том магазине, всем стыдно сделалось, что совести у людей мало осталось.
И тут опять крупно меня. И что-то у меня в лице дрогнуло, я лезу в карман. Бас в зале говорит:
— Молодец, морда!
Теща плачет, кричит:
— Это наш Витя! Витечка наш!
Я лезу в карман, говорю:
— Учитывая, что вы сироты и что не в деньгах счастье, жертвую вам три рубля.
И тут все полезли по карманам, стали совать им кто рубль, кто червонец. И все чуть не светятся. Сотни две те набрали. Но они не рассчитывали на такой оборот, и режиссер им ничего не говорил. Стоят нерадостные. Отец совсем потерялся. Говорит мне:
— Что же вы, сукин сын, ничего больше не хотите нам дать?
И мать ребенка опустила, одной рукой за голову держит.
Я им говорю:
— Я и так от семьи оторвал. У самого семеро глухонемых детей, потому что жена алкоголичка все из дома тащит. Спасибо теще, хоть и спекулянтка, а выручала. Но вчера… царствие ей небесное, преставилась, а хоронить не на что.
Народ мне на гроб теще сбрасываться уже не стал — не до конца еще у людей совесть отогрелась.
А в зале ржут: над артистами, которые ребенка за голову держат, надо мной, что убиваюсь из-за их неблагодарности, и над тем, что я сто рублей выронил, когда за тремя лазил.
Народу журнал понравился. Бас сказал:
— Умереть со смеху.
И все радовались, что еще у людей немного осталось совести.
Только теща сказала:
— Ну и морда же наш Витечка!