Моя старая знакомая Татьяна Николаевна, уехав в Москву к дочке, на старости лет осталась совсем одна. Муж умер вскоре после переезда, дочка мать не очень привечала, а чаще корила, что в и без того тесной квартирке она не даёт ей устраивать личную жизнь. Дочка словно забыла, что эту квартирку она купила только тогда, когда родители продали свою «двушку» в родном городе…
В итоге Татьяна погоревала, да решилась пойти жить в дом престарелых. Заселившись в это страшное для многих стариков учреждение, она, как мне описывала в своих редких телефонных звонках, словно в далекое прошлое попала. Это когда она замуж вышла да с мужем Иваном в семейном общежитии комнатку получила. За стенами кипели страсти. В общаге родилась дочь Маша. А потом они получили отдельную двухкомнатную квартиру. В общежитии было весело, но каким великим оказалось счастье «семейного одиночества»! Покупка скромных табуреток, кухонных полотенчиков в тон занавесок — все было праздником.
Дочь Маша всегда росла замкнутой девочкой. Трудно находила подружек. Ещё сложнее выходило с кавалерами, когда наступило девичество. Умница-красавица, как виделось родителям, а желающих проводить, в кино пригласить, не было. Маша говорила, что ей до лампочки, на самом деле переживала сильно. Из-за этого, наверное, и постаралась пробиться в московский ВУЗ, надеялась там получить хорошую специальность, да и, глядишь, мужа… Однако, даже закончив институт и устроившись на работу, так свое счастье и не встретила. Потому и родители отправились к дочке в Москву.
«Лимитчик» Паша, которого дочь привела познакомиться вскоре после смерти отца, матери не глянулся: он производил впечатление неухоженного, махнувшего на себя рукой парня. Но взглянув на приятно взволнованную 35-летнюю дочь, Татьяна промолчала. Паша переехал к ним, но о женитьбе не заговаривал. Татьяна молчала. Конечно, можно было поставить удалого молодца перед выбором: или женись или вон пошел! Ну, уйдет, и будет она опять слушать, как дочь тихонько плачет у себя в комнате. «Помогла» беременность Маши. Пашка, на удивление, сразу сказал: «Ну тогда че… Пошли запишемся.» Татьяна его тогда чуть не расцеловала. А он так и жил гостем-потребителем, отсылая часть своей зарплаты в деревню первой семье.
Но теперь он был отцом её внука, а это уже требовало уважения. Страшно было другое. Не имея причин для авторитета, Павел создавал его искусственно. Чуть что, притворялся обиженным — не тот суп, не так посмотрела, не тот канал по ТВ включила. Он только ключ в скважину вставлял, а Маша уже летела навстречу с угождающей улыбкой: тапки подать, спросить, когда подавать ужин.
Татьяна не жила, а существовала потому, что у зятя прорезался голос, а дочь не уставала ей шептать — «Мама, он же мужчина!». Когда дочь, пряча глаза, заговорила с ней о доме престарелых, не сразу поняла. Дочь заплакала, сказала, что будет её навещать …
А Татьяна не приюта испугалась. Она не поверила своему счастью, что есть возможность уйти куда-нибудь подальше от этой жизни. Оказалось, если есть «знакомство» — можно. Так 65-летняя Татьяна оказалась словно в общежитии, как когда-то.
Дом старости был не самым страшным местом на свете. Чистота, приветливый медперсонал. Проснулся, умылся, а за тебя уже подумали, что на завтрак подать. И весь день расписан. В просторном холле огромный телевизор, старикам измеряли давление, раздавали лекарства по потребностям. Сначала раз в неделю, потом реже, приезжала ненадолго дочь. Татьяна с грустью видела, что девочка её постарела и духом угнетена, а как помочь — сама долю выбрала.
Она часами сидела на скамье в соседнем парке, читая. Однажды испугалась — ей в колени ткнулся мордой здоровый пес. Но тут же послышалось — «Гриня, не шали!». Гриня? Татьяна Николаевна заулыбалась. Хозяином Грини оказался крепкий такой старичок, приятно простиранный и отутюженный.
«- У вас заботливая жена» — не смолчала Татьяна. Оказалось, жены давно нет. Старики разговорились. Вернее, Антон Петрович: о сыне и внуках, живущих в другом городе, о своем увлечении выращиванием орхидей. О том, как ведет хозяйство в свои 70 лет. Татьяна промолчала, что «приютская». Он вызвался ее проводить, куда скажет, но она отговорилась. И тогда Антон Петрович назначил ей самое настоящее свидание: «завтра, на этом же месте, в этот же час».
Встречи двух одиночеств стали правилом. Он всякий раз приносил ей шоколадку или апельсин. Они бродили по скверику с Гриней или без него. Она ему многое пересказала, кроме одного — откуда приходит на их свидания.
Однажды Антон Петрович признался, что очень соскучился по пирогам. Не из кулинарии, а из домашней духовки. Спросил, не мастерица ли она и хватает ли силенок у плиты стоять? А Татьяна вдруг заплакала. И мастерица, и ноги держат, а только… сирота она, приютская, хлам ненужный. Решительно поднялась, чтоб уйти и навсегда прервать такое дорогое ей знакомство. Гриня раньше Антона Петровича её задержал, ухватив за платье…
…К концу лета Татьяна покидала дом престарелых. До радостного дня она не раз успела побывать в доме Петровича и пирогами его побаловать. Он увлек её орхидеями.
Персонал дома престарелых настоял, чтобы все было торжественно: не каждый день выдают «воспитанниц» замуж. Не важно, что без ЗАГСа. «Молодым» подарили два уютных клетчатых пледа, посидели за столом, на котором стояли пироги, приготовленные Татьяной. Пожилые «девушки», из тех, кто пободрее, наверняка завидовали, но счастья желали от души.
На прощание Татьяна сказала: «А дочке скажите, что я умерла. Так всем спокойнее и удобнее будет…».