всем! всем! всем!
девочка наша стала ходить в бассейн!
— растрясись, толстожопая, растрясись, — разрешила мать.
и давай ее собирать.
положила ей полотенчико, приговаривая: «ничего!
я тебя еще младенчиком заворачивала в него».
положила вьетнамки, подстилку и мыло, шапку, купальник свой.
говорит: «чтоб совсем не стала дебилкою, не ходи с сырой головой».
и пошла наша девочка да вразвалочку, с сумкой толстою на ремне.
и пришла она в раздевалочку, и сидит себе в тишине.
вдруг заходят четыре девочки, словно ангелы во плоти.
наша смотрит во все гляделочки, хочет даже уйти:
— дал же бог очертания, — думает, — разве снимешь при них белье?!
у меня трусы «до свидания, молодость», и грудь отродясь не стояла, горе мое.
а те всплескивают космами, руками взмахивают, прыгают на одной ноге.
а у девочки нашей весь баул в чесноке.
— возись потом с тобой, — говорила мать, — принесешь заразу, а то и грипп.
а чеснок отбивает.
она проветривала по дороге, но дух прилип.
о, как же они прекрасны, нагие, невидящие ее в упор.
она снимает колготки, не снимая юбки, потом головной убор,
влезает в купальник по пояс, потом снимает юбку, потом сквозь рукава
вытягивает лифчик. поднимает купальник на грудь, снимает кофточку. какова!
через час они одеваются, возвратившись из душевой.
ага! говорила мама: не ходи с сырой головой.
вот сидит наша девочка под сушилкой, смотрит, как брызгаясь и блажа,
эти грации с голубыми жилками, достают средства девичьего вийзажА,
говорят слова прекрасные: Буржуа, Сен-Лоран, Клема…
она уходит сразу в свою комнату. мать приходит сама.
что, поплавала? что угрюмая? что назавтра задали? что молчишь?
а она, наша девочка, сидит, как мышь.
смотрит точками, плачет строчками, запятыми молчит.
а потом говорит.
вот ты мама, мама, где твои штучки женские, ручки бархатные, аромат на висок,
ножки бритые, ногти крашены, губы в блеске, каблучки цок-цок.
из-за этого твоего невежества, из-за этого мужества, из-за всей твоей изнутри
и я вот такая неженственная, не отличу Пани Валевску от Красной Зари.
не умела сказать, наша девочка, что в условиях нелюбви
человек сам себя не любит, и любить-то бывает нечего — не завезли.
не возлелеяли, не согрели, не счистили скорлупу до белка, до любви.
девочка, ты наша девочка, нелюбимая наша девочка, плыви, плыви.