Земля. Теплая, родная земля.
Виталий любил землю столько, сколько помнил себя. Сырую, из босоногого сельского детства, сероватую неприветливую — из чужих городов и сухую, словно больную землю города, в котором жил сейчас. Земля — всегда жизнь.
Небо — тоже жизнь. Но другая.
Впервые Виталий по-настоящему почувствовал небо на борту старенького МИ-6, который, недовольно пофыркивая, поднимал их, новоиспеченных десантников-разведчиков, в бездонное украинское небо. Чтобы потом выплюнуть хрупкие фигурки в колючий тугой воздух. Виталий любил прыжки. Но не за возможность безвольным кулем повиснуть под куполом парашюта, а за те двенадцать минут, что неказистая, похожая на беременную бегемотиху машина плавно отрывалась от бетонки, натужно кряхтя, взмывала в небо, чтобы заскользить между облаков. В эти минуты Виталий чувствовал себя по-настоящему счастливым.
И поэтому ни у кого не вызвал удивления тот факт, что, отслужив в армии, Виталий отправился учиться на пилота, а после устроился на работу в «Авиа Транс».
Не вызвал. Но если бы Виталия спросили, за что он любит небо, ответа он не нашел бы. Может, за бездонное оглушительное спокойствие? Или за сухое потрескивание изморози на «тушкиных» элеронах? Или за редкую возможность проживать каждый день «с нуля». Один рейс — одна жизнь.
Виталий любил смотреть, как вьется золотой воздух на крыльях, и чувствовать ничем не приправленный вкус свободы. А еще он верил, что, если долго лететь, можно долететь до края, туда, где земля сливается с небом. Где воздух, взрываясь, переливается сотнями разноцветных искр. За черту. Где нет ни начала, ни конца. Только бескрайнее ослепительное небо.

Тридцать пять минут до взлета
— Проходите, проходите. Не толкаемся! Места хватит всем! — задорно кричала молоденькая, пухленькая стюардесса.
Наташа… Когда она улыбается, на ее лице появляются маленькие ямочки.
Виталий молча стоял рядом и сдержанно улыбался, разглядывая тех, кого ему предстояло поднять в небо. Вообще-то капитан не встречает пассажиров, он заходит на борт последним, когда все места уже заняты, но сегодня Виталий изменил правилу, и Наташа нет-нет да поглядывала на командира. Однако спросить не решилась.
— Папа, папа, а мы поедем в аквапарк? Мне Саня рассказывал, там есть такая горка, тройная!
Маленький русоволосый малыш смешно семенил за отцом, взахлеб рассказывая то о горках, то о Сане, то снова о горках. За спиной мальчика висел небольшой зеленый рюкзачок, который он то и дело поправлял. Мальчонка тараторил без умолку и явно находился в том волнительном и трепетном предвкушении, которое бывает только в детстве. А вот его родителей, миловидную полноватую брюнетку и невысокого лысоватого мужчину — не интересовали рассказы сына. Они настороженно озирались, словно ожидая, что вот-вот грянет гром, отменят рейс и улыбчивые стюардессы скажут, что произошло ужасное недоразумение и их места проданы кому-то другому. А им, увы, придется остаться в аэропорту.
«Первый раз, — мимоходом отметил Виталий. — Летят первый раз, нервничают».
Он вспомнил свой первый полет и не смог сдержать улыбку: как давно это было.
— А она, представляешь, осталась еще на месяц. Да… И отель он оплатил, и предложение уже сделал, да-а… — протянула модельного вида брюнетка, округлив и без того огромные зеленые глазищи. Две ее товарки топали, открыв рты, с восхищением глядя на продвинутую подружку.
Виталий безучастно посмотрел им вслед.
«Искательницы приключений на „вторые девяносто“. Догадываюсь, что именно вы привезете с курорта…»
Два парня в черных футболках. Мама с упитанной эмо-дочкой. Две тетки совершенно необъятных размеров. Обычные туристы. Обычный рейс.
— Сыночек, ты капитан судна? Да?
Задумавшийся Виталий не сразу понял, что обращаются к нему.
— Да?
— Смирнов Виталий Иванович, капитан «Боинга-747». Рад приветствовать вас на борту.
Виталий вскинул правую руку к виску. Сколько раз он так делал? Не сосчитать. На этот раз жест предназначался милой супружеской паре: благообразный старичок с чеховской бородкой, заботливо поддерживающий под руку сухонькую старушку в старомодной шляпке.
— Наш сын тоже пилот, — с законной гордостью сообщила пожилая женщина и оглянулась вокруг — все ли слышат? — Военный летчик. Подполковник.
— Поздравляю, — улыбнулся Виталий. — Получается, мы с ним почти коллеги.
Старики улыбнулись и, кивнув Виталию, отправились искать свои места.
* * *
Впервые он осознал свою силу больше двадцати лет назад при весьма, надо сказать, позорных обстоятельствах. Взрослый Виталий стыдился этого кусочка своей жизни, но вспоминал его часто.
Майская ночь, спящее село, и он, учительский сын, безвольно висит вверх тормашками в саду деда Мирона. За пазухой глухо чвакают краденые черешни, которые теперь напоминают варенье, спина вспорота коварной веткой, а к дереву бежит дед Мирон.
От отчаяния Виталику хочется завыть, расплакаться, провалиться сквозь землю с этими проклятыми черешнями. Только бы не опозорить маму. Ведь она верит ему, она гордится сыном. А он… Он так ее подвел. Мама этого не переживет, она умрет от стыда, пока Мирон через все село будет тащить его, Виталика, за ухо домой. А что скажут соседи?! А вдруг дед отведет его к прокурору?! Точно! Сердце противно ухнуло, а черешневый сок, пропитавший футболку, вперемешку с кровью, резко стынет и липнет как липучка для мух. Точно! Рыжего Кольку дед Мирон тоже недавно поймал — так водил. Прокурор как раз к их сельскому участковому приезжал. Он почти каждые выходные зачем-то сюда ездит. И потом мама рыжего ходила и просила, чтобы в колонию не отправляли. А прокурор сказал, что так и быть, на первый раз прощает, но потом… Ух, страшно подумать, что будет потом! А он, Виталик, — невезучий, его прокурор точно не простит. А если еще и узнает, что это не в первый раз, и что лодку с причала тоже из-за Виталика унесло… Ой, что будет! И проклятый дед совсем рядом!
Когда старик добежал до черешни, Виталику хотелось только одного — исчезнуть. Раствориться. Ведь только так можно избежать расправы, что уготовил для него злобный дед. Мальчик ясно видел суровое, изрезанное глубокими морщинами лицо, седые кустистые брови, пышную снежно-белую шевелюру и устрашающий шрам, пополам перерубивший лицо Мирона — память о войне. Видел и понимал, что пощады не будет…
А потом все исчезло.
На секунду. На мгновение. На один удар сердца.
Виталику показалось, что он упал, что ветка не выдержала, надломилась и он летит к земле… Вскрикнул, но…
Он и правда оказался на земле, вот только удара не было. И чужого сада. И деда Мирона. Не было. Виталик очнулся рядом со своим крыльцом. Грязный, окровавленный, в перепачканной черешней рубашке и рваных штанах, но избежавший встречи со стариком.
Спасенный…

Взлет
Виталий переключил тумблеры. Самолет вздохнул и нежно заурчал, словно шепча: «Ну, ты чего? Что случилось-то, командир?»
Как ответить?
Виталий помнил предчувствия, что накатывали иногда на парашютистов из его полка. Не страх, а именно предчувствия, неясные ощущения, что прыгать сегодня не надо, что лучше не рисковать. И еще он помнил, что никто в таких случаях не смеялся. Даже едкий прапорщик Мельниченко, умеющий так окатить презрением, что двухметровые дылды слезу от обиды пускали, даже он помалкивал. Только кивал с пониманием.
Десантники ошибаются редко.
А пилоты?
Есть ли причина для неясной тоски, что мучает его с утра? Есть ли основания для отказа от рейса? Нужно ли сказаться больным?
— Чего сидим?
Это Сашка, второй пилот. Веселый и веснушчатый балагур. Через два месяца у него свадьба.
— Да так, задумался…
Виталий плавно потянул штурвал, и самолет понесся к краю взлетки. Еще не в небе, уже не на земле.
* * *
Через три недели после истории в саду деда Мирона Виталий снова попробовал «перепрыгнуть». Ушел на реку, сосредоточился, захотел оказаться у моста… Даже глаза зажмурил от натуги, но без толку. Не получилось. Поманило неведомое да рассмеялось, глядя на потуги мальчишки.
«Думаешь, легко?»
Нет, так Виталий не думал, готов был работать. Стараться. Напрягать все хилые свои силенки ради повторения фокуса. На следующий вечер следующая попытка. Вновь неудачная. Еще. Еще!
Через неделю получилось. Оказался у моста, преодолев неизвестным способом почти двести метров. Оказался на топком берегу, грязный, обессиленный, зато счастливый.
«Я — супермен?»
«Я — колдун?»
«Кто я?»
А может быть, я болен? Или фантазирую? Сомнения заставили Виталия держать язык за зубами, таиться, скрывать свое умение от друзей и родителей. Тренировался, оставаясь один. Привыкал работать с теплой, приятно бурлящей в жилах силой. Постепенно осознал, что именно она, эта неведомая энергия, и позволяет ему совершать «прыжки». Чем ее больше, тем дальше можно оказаться. Но как же медленно, черт возьми, она восстанавливалась! По крупицам, по капельке. И Виталию пришлось учиться ее копить, складывать куда-то внутрь, как рачительный хозяин, набивающий на зиму погреб: мешочек к мешочку, ящичек к ящичку…

Полет
Полтора часа в воздухе.
Полтора часа в любимом небе не развеяли охватившую Виталия тоску, не стерли терзающие бывшего десантника ощущения. Привычное гудение двигателей, привычные облака, недосягаемый горизонт и… и странная хандра.
— Кофе? — Наташа заглянула в кабину к пилотам, и круглые ямочки на ее щеках стали еще круглее.
— Да, пожалуй, — Виталий поднял глаза и благодарно улыбнулся стюардессе.
И вдруг подумал, что не помнит, сколько ей лет. Личное дело читал, но забыл. Двадцать три? Двадцать шесть? Она ведь совсем молодая. А дети? У нее есть дети?
У Сашки, что таращится на облака, детей пока нет, но планируются. Потому, собственно, и женится, не «догуляв». А у Наташи?

А в салоне царило радостное оживление. Так всегда бывает, когда самолет еще не начал снижаться, но все знают, что с минуты на минуту это должно произойти. Кто-то расслабленно читал газету, лениво откинувшись на спинку сиденья. Кто-то нетерпеливо тыкался носом в стекло, пытаясь разглядеть вожделенное море сквозь плотный слой облаков. Русоволосый малыш рылся в рюкзаке. Искательницы приключений галдели, не переставая, игнорируя двух парней с соседнего ряда.
А молоденький, сидящий далеко-далеко внизу диспетчер с ужасом смотрел на монитор, ошеломленно наблюдая, как две маленькие точки стремительно несутся навстречу друг другу по восьмому коридору.
Две яркие точки, готовые слиться в жирный черный крест.

Противный звук. Резкий. Внезапный.
И красный свет. Противный красный свет тревоги…
— Б… как эти идиоты проспали! — У Сашки в глазах страх. — Как мы проспали?!
Отказал прибор у нас, отказал прибор у них, а диспетчер пошел за кофе и заболтался с девушкой… Да и какая разница? Ведь из-за облака выныривает мюнхенский рейс.
Видели, как «Боинг» идет на «Боинг»? Красиво, но ощущения дерьмовые…
— А-а!
Сашка знает, что больше им ничего не успеть, вот и орет.
А Виталий…
Виталий отдает все, что копил последние годы. Все мешочки и мешки из погреба своего тела. Все, до самого последнего. И еще больше, потому что «Боинг», зараза, огромный и запаса не хватает. Еще чуть больше. Еще. Ведь «прыгать» придется не ему одному, а всем! Еще! Еще…
Сашка орет, а Виталий рвет себя, вычерчивая перед носом самолета зеленый круг. Тонкий, как бумажный лист, но уводящий «Боинг» прочь.
Бушующий поток завертелся, разрывая мир на «до» и «после». Земля слилась с небом, а воздух, взрываясь, расцветился сотнями искр. «Боинг» пересек черту. Ушел туда, где нет ни начала, ни конца, только бескрайнее ослепительное небо. Туда, куда так хотел попасть Виталий…
* * *
«Пропавший с радаров „Боинг“ через четыре минуты появился в десяти милях южнее точки исчезновения. Спустя полчаса самолет произвел посадку. Ученые считают, что мы стали свидетелями феномена, который в Америке называют „эффектом Филадельфийского эксперимента“. В настоящий момент известно об одной жертве: командир корабля, Виталий Смирнов, скончался во время инцидента от остановки сердца. По словам второго пилота…»
(«Известия»).