Ты не похожа на тех, кого я знал раньше,
на всех людей, смотрящих свой телевизор
или слушающих радио в машинах на платных стоянках,
или просто людей, читающих вечером книги.
Ты стоишь на полу и смотришь себе на ноги,
а потом считаешь шаги — так ты чувствуешь плоскость,
так ты чувствуешь вещи — телом.
И это больно,
потому что все, что мы знаем — навеки с нами.
Я читаю тебе стихи.
С конца.
Так намного проще.
Я читаю их наизусть, не помня ни слова.
Ты смеешься и шепчешь: мы с тобой деепричастны.
Ты смеешься.
Стоишь на полу.
Ты не носишь обувь.
Ты не носишь свитер, куртку, шарф или шляпу,
ты не носишь мысли,
ты даже не носишь чувства,
ты не носишь веру в Христа,
в просветление,
в Будду,
в Аллаха,
в арийцев,
в науку,
в пришествие,
в конец света,
в НЛО над старым Стоунхенджем,
в падение цен в Эльдорадо
и обезжиренное молоко.
Ты не носишь обувь и не выносишь ложь.
Ты.
Не.
Похожа.
Со своей замысловатой прострацией,
демонстрацией водопоев в выемках ключиц,
оранжевым многоточием пигментации возле уха,
экранизацией внутренней глубины в глазах,
дирижерской артикуляцией над грудой разбитых ваз
или грудой разбитых нас,
и ставшая вечным двигателем моей сублимации.
Ты не похожа.
Ты ударная установка,
отбивающая ритм всего, о чем я когда-либо слышал,
отхлопывающая аплодисменты тишины,
отстукивающая дождь и гром,
клацанье зубов спящего в каждом зверя,
перестук компьютерных клавиш
в миллионах жилых домов
или мерное падение пыли в домах опустевших.
Отмеряющая тиканье часов,
по желобу которых стекает моя жизнь,
так же превращаясь в единственный стук,
сжатый,
безумный,
страшный.
И я знаю, что он напоминает:
молоток.
Лот такой-то.
Продано.