когда говорят «разум», я представляю средних лет мужчину, уже много знающего. знающего, что никакой смерти нет (как впрочем и жизни), что есть лишь круговорот воды, насчитанное количество звезд и то, что необъяснимого всегда будет больше, чем объяснимого, что все учебники на этой планете — только представление слепого о том, как выглядит лево и право, назад и вперед, и как это — наверх? а еще мужчина знает, что жизнь есть фантазия ребенка: неповторимая бабочка севшая на один заветный, выбранный из миллиона цветок. бабочка на цветке. он понимает, что бабочек на земле много и цветов тоже много, а она села именно на этот, а она все-таки села именно на этот. не существует никаких если бы и могло быть иначе. нет никакого иначе и нет никакого могло быть. не могло бы! есть только ребенок с длинными как у жеребенка ногами и бабочка, которую он спугнул с утреннего цветка.
когда мне говорят «чувство», я представляю женщину. красивую и стройную, как все что не поддается описанию. само слово женщина — и есть самое лучшее и самое точное и самое возносящееся описание. эта женщина расчесывает волосы деревянными гребнем (таких уже не продают; таких уже не делают). это и есть чувство: как она делает самые простые вещи: пьет компот из сухофруктов, режет дыню, вытирает пыль с ноутбука, пишет сообщение знакомому мужчине (средних лет). в то же время масштаб этих дел невозможно объять — они не умещаются в голове, не поддаются разуму. это и есть чувство. женщина, творящая прическу, творящая уборку, творящая мироздание, пьющая обыкновенный компот из сухофруктов, даже если это компот из яблок или вишен — какая разница?! ведь дело не в том, что она пьет, а в ее пальцах, сжимающих охлажденное стекло стакана, в ее влажных губах, в ее линии горла, подергиваемой каждым глотком.
и когда мужчина отвечает на ее сообщение согласием и радостью (а он не может ответить иначе), они встречаются в придорожном отеле, в дешевой гостинице возле аэропорта или вокзала, потому что женщина на утро обязательно уедет или улетит. не рассказывайте мне про мужчин-странников, которые оставляют женщину спать в постели, а сами уходят на рассветную дорогу. все это сказки, попытка реванша, попытка хотя бы представить как это уходить, когда действительно нужно идти. на самом же деле мужчина проснется утром и ему останется влажное полотенце с ее запахом, несколько волос на расческе возле зеркала, пара оставленных конфет на столе и даже записки не будет. потому что чувство приходит под вечер и уходит под утро, а разум даже не успевает понять, что вот оно было счастье. а теперь оно уехало или улетело. но кто-то всегда должен лететь, что-то всегда должно закончиться. иметь ценность — значит, иметь окончание. что золото лежащее десятками и сотнями тысяч лет в сравнении с конфетой, растаявшей на ее языке, в сравнении с ее рукой запущенной в волосы, так, что они струятся меж пальцев, как горные реки меж скал? золото ничто! но женщина! женщина.
а что после? после такой встречи говорят «память» — ребенок, что останется живым доказательством и оправданием своих родителей. и он обязательно представит и мужчину, листающего и опровергающего учебники и расчесывающую у зеркала волосы женщину и придорожный отель, и разбросанные полотенца, пыльный ноутбук и конфеты на столе. представит, как он во сне повернется, чтобы обнять ее, а она в это время захлопнет дверь такси, и скажет водителю: налево или направо, вперед или назад, только на вокзал или в аэропорт, только на верх.
ребенок непоправимо представит встречи и расставания
и неповторимую бабочку
севшую на единственно-возможный цветок