Было ранено, стало залечено — после долгой и волглой зимы
на исходе июньского вечера я хочу на иные холмы.
Меньше часа дорогой проселочной — и уже до реки добредешь,
где белеет игрушкою елочной колокольня за озером. Дождь

скоро кончится. В мирной обители светлым паром исходит земля,
заклинателю и обольстителю океаны покоя суля,
и с хрипящим, дурным напряжением вдруг почуешь сквозь трель соловья,
что ветшает и с каждым движением истончается ткань бытия.

И душа осторожная мается, и острожник о воле поет,
и сирень под руками ломается, озирается, пахнет, живет —
слушай, если отказано в иске и в многословном служенье твоем —
не затем ли созвездья персидские, шелестящий, густой водоем

юной ночи и хрупкое кружево вдохновения? Словно вино,
словно сердце — расширено, сужено — хмелем ветреным бродит оно,
не расплачется и не расплатится — только смотрит в бездонный зенит,
где по блюдечку яблочко катится, и звезда на востоке звенит…