У Димки с Сашкой на двоих было две бутылки портвейна и ни одной бабы. Когда они уже допивали первую бутылку, Сашка сказал:
— Хочешь бабу?
Он сказал это так, словно баба пряталась в шкафу их общежитской комнаты, в которой они сейчас и бражничали.
Сказать, что Димка не хотел бабы, было бы нечестно. Димке было уже семнадцать, его половая конституция созрела настолько, что бабу к тому времени хотелось всегда. Но если бы он постоянно думал об этом, то сошел бы с ума. Поэтому Димка думал о вещах менее приятных, но достижимых. О работе своей на ЖБИ, например. О предстоящей получке. О том, как он ее честно и быстро пропьет (сегодня они пропивали остатки Сашкиной получки), и будут ждать еще чьей-нибудь получки. Валерки Алтынбаева, например — правда, сегодня его с ними не было, он уехал в ночную смену на свой ремзавод.
Нет, сказать, что к тому солидному возрасту, которого Димка достиг в описываемый день, у него еще по-настоящему не было бабы, было бы, повторюсь, нечестно. Я имею в виду не поцелуйно-обжимайных подружек (их у Димки перебывало уже ого-го сколько, штук с десять, наверное), а тех, которые… ну, давали бы. Таких у Димки случилось уже аж три штуки.
Но все как-то так, что и вспоминать об этом не хотелось. С первой даже «не донес», все выплеснул ей на живот и со стыда оделся и убежал. Вторая, взрослая такая деваха, тетка почти, сама Димку изнасиловала, что ему особого удовольствия не доставило. А про третий случай вообще ничего не запомнил, потому что пьяный был как свинья. Вот Димка и не любил вспоминать об этих «достижениях». А большой и чистой любви - так, чтобы «это» произошло красиво, благородно и страстно, пока не случилось. И Димка перенес это мероприятие на после армии.
Так что, когда Сашка сказал про бабу, он честно ответил, что в данный момент не хочет. Даже если бы она и сидела у них в шкафу.
Тогда Сашка разлил остатки бормотухи. Они выпили еще, закусили килькой в томате, покурили, у Димки в голове все закружилось, как в карусели, и когда Сашка снова спросил, хочу ли он бабу, Димка вдруг почему-то сказал:
— Давай!
И посмотрел на облупившийся шкаф — вдруг оттуда и в самом деле вылезет припрятанная Сашкой баба. Голая!
— К ней ехать надо, — остудил его раскочегаренный портвейном пыл Сашка. — Она сегодня за свою мать сторожит на промскладе.
— А кто она?
— Альма, — назвал ее имя Сашка. — Нормальная деваха! Я ее уже раз пять оттрахал.
— Какое-то имя собачье, — пробормотал Димка. У его бригадира на ЖБИ Васи Тучкова была овчарка, сучка Альма, вечно брюхатая, с отвисшими сосцами. А тут женщина, девушка, можно сказать. И тоже Альма. Почему-то представилось, что и у нее сиськи отвисшие, как у ее тезки овчарки Альмы. Но эти «пять раз» вдруг раззадорили Димку неимоверно. Хотя сомнения некоторые оставались.
— А как это мы вдвоем… Она что, обоим даст? — несколько стыдливо спросил он.
— Даст! — уверенно заявил Сашка. — Бормотухи выпьет и даст.
А Димка и забыл, что у них оставалась еще бутылка портвейна. Большая, 0,7 литра. И еще с тремя 7 на этикетке. А три семерки — это вам не хрен собачий! Должны же они сыграть свою магическую роль.
— А кто будет первый? — ревниво спросил Димка.
— Хочешь — ты будешь! — великодушно предложил Сашка. Димка полез обниматься, потрясенный его благородством. Сашка был на голову выше Димки и раза в полтора шире (хотя ему было всего девятнадцать), и после него Димке от Альмы вряд ли бы что осталось.
Они забрали с собой вино, нераспечатаную еще запасную банку кильки в томате, полбулки хлеба, рассовали все это по карманам курток (был уже дождливый и холодный в тот год сентябрь), и пошли на трамвайную остановку.
Пока ехали, Сашка инструктировал Димк, как они будут раскручивать Альму на «это дело».
— Когда мы пару-тройку раз выпьем, ты притворишься, что хочешь спать, — деловито гудел он Димке в ухо, обняв за плечо и покачиваясь рядом на трамвайном сидении. — Там есть широкая лавка, так на ней мы будем сидеть с Альмой, а ты сядешь, а потом ляжешь на другую, поуже которая, она рядом, сам увидишь. И храпи себе. Не вздумай вставать, пока я тебя не позову, понял?
Димка хотел было заикнуться насчет того, что вот же, всего с полчаса назад, Сашка обещал, что он, то есть Димка, будет первым. Но потом трезво (насколько это возможно после 350 граммов крепленого вина) рассудил, что вряд ли это у него получилось бы. Во-первых, Альма совсем его не знает, во-вторых, она хоть и носит собачье имя, но не настолько же сучка, чтобы первым отдаться чужому парню, хоть и красивому, при наличии рядом своего. И потому внимательно вслушивался в Сашкину инструкцию и старался ее запомнить.
Сторожка промзоны какого-то неизвестного Димке предприятия гостеприимно светилась в темноте североуральской ночи двумя ярко горящими окнами. У закрытых ворот предприятия, за которые и надо было пройти, чтобы попасть в заветную сторожку, на столбе горел желтый фонарь, зыбкий свет которого пронизывали тоненькие пунктиры мелкого нудного дождя.
Чавкая грязью, парни пробрались от остановки к сторожке, и Сашка трижды постучал согнутым указательным пальцем в мокрое стекло. Спустя несколько секунд белая цветастая занавеска дрогнула и отъехала вправо. За стеклом Димка увидел носатую девицу с близко посаженными маленькими глазами и узкогубым, медленно и широко разъехавшимся в радостной улыбке, большим ртом.
Димка приуныл. Стало понятно, что Сашка уже пресытился этой «красотой», вот и решил поделиться ею с приятелем. То есть с Димой. Какой цинизм! Но дело почти сделано, они уже на месте, и эти «пять раз» еще не утратили своей вдохновляющей роли.
Когда Альма впустила их в сторожку и увидела, что Сашка не один, улыбка так же медленно сползла с ее «прелестного» личика, а маленькие глазки вдруг стали злыми.
— Ты не один? — прокаркала она. Господи, да у нее и голос был под стать внешности. Ну, Сашка! Нашел же себе… Хотя если дело только в «разах», то конечно.
— Да вот, шли мимо, дай, думаю, зайдем, проведаем мою боевую подругу, — оживленно говорил Сашка, опрастывая свои карманы и незаметно подмигивая Димке. — Это мой приятель. Ты его не бойся, он хороший парень!
— А чего мне его бояться, — проскрипела Альма уже более приветливо, увидев на столе нераспечатанный «огнетушитель».
При ярком свете висящей под потолком головой лампочки Димка разглядел, что Альме на вид можно было дать и двадцать пять, и тридцать пять лет. И хотя мордашкой она не вышла, но фигурка у нее была отменная, «восьмерочкой», и ножки, обтянутые шерстяными гамашами, были довольно стройные. «Хм, а Сашка-то не дурак на самом деле, знал, кому „присунуть“, - возбужденно подумал Димка. —  Так что, может, не зря мы сюда приехали, а?»
Выпитая накануне бормотуха постепенно развозила Димку, и он делался все оживленнее, все восторженнее, и Альма казалась ему уже наделенной особой, неповторимой красотой. А она еще вдобавок порозовела после выпитого портвейна, глазки у нее заблестели, и девушка стала вовсю кокетничать с парнями.
И тут Сашка усиленно замигал Димке. «А, я же совсем забыл — мне надо срочно уснуть, чтобы успешно развилась вторая, интимная часть нашего коварного замысла!» — вспомнил Димка. И хотя он с трудом представлял, как будет присутствовать, буквально на расстоянии вытянутой руки, при реализации Сашкой этой части плана, и затем сам должен будут вступить в активную фазу, и как отнесется к этому Альма, которая так заливисто сейчас смеется, откинув назад голову и тряся выпирающими из-под свитерка круглыми грудями, тем не менее, обреченно включился в игру. То есть, начал усиленно зевать, тереть глаза, клевать носом и, в конце концов, уронил голову на руки и захрапел прямо на столе.
— Чего это он? — удивилась Альма.
— Да чего, молодой еще, незакаленный, вот и вырубился, — солидно сказал Сашка. — Ладно, пусть спит, нам он не помешает.
И тут же начал с причмокиваньем целовать Альму. Димка одобрительно захрапел еще сильнее.
За столом завозились — Сашка явно стал заваливать Альму на широкую лавку, на которой они и сидели.
— Отпусти, так нельзя. — сопротивлялась Альма. — Вдруг твой друг проснется?
— Не проснется! — пыхтел Сашка, шурша Альминой одеждой и хлопая какими-то резинками, то ли на ее гамашах, то ли уже на трусах.
— Да пусти ты, бессовестный! — сердито зашипела Альма. — Свет же горит! Да и пацанчик этот твой головой к нам на столе лежит. Проснется и все тут же увидит!
За пацанчика Димка, конечно, обиделся. Но мстительно подумал: «Погоди, вот доберусь до тебя, увидишь, какой я пацанчик!».
— Это мы мигом! — соскочил с лавки Сашка, подошел к Димке, стащил со стола и стал укладывать на лавке. И уже в который раз за сегодня залихватски подмигнул Димке: дескать, все нормально, щас оторвемся!
Димка тоже подмигнул Сашке, сложил руки на груди и отчаянно захрапел. Сашка щелкнул выключателем, и сторожка погрузилась в темноту. Впрочем, она не была кромешной: с улицы через зашторенное окно пробивался свет от фонаря, слабо высвечивающий скудное убранство стола и полулежащую на лавке Альму.
Сашка уже шел к ней, растопырив жадные руки и отбрасывая чудовищную тень какого-то вурдалака на стену. Димка уже мог себе позволить лежать с открытыми глазами и чуть не прыснул со смеху при виде этой картины. Пришлось замаскировать этот смешок очередной носовой руладой.
— Во дает! — восхищенно сказал Сашка, садясь рядом с Альмой и снова загребая ее своими длинными руками. — Да его сейчас и из ружья не разбудишь. Ну че, Альма, давай?
— Нет, Сашенька, я не могу так, — замотала головой Альма. — Мне все кажется, что он не спит…
«Да сплю я, сплю, черт возьми!» — с досадой подумал Димка. И захрапел так, что ему самому показалось, будто в окнах этой вонючей сторожки даже стекла задрожали.
— Вот, я же говорю, что это он понарошку! — обрадовалась Альма, отводя похотливые Сашкины руки в сторону и вглядываясь в Димку, распростертого на узкой лавке по ту сторону стола. — Эй, ты же понарошку так храпишь, да? Вы чего-то задумали, да?
— Да ничё я не понарошку! — не выдержав, взорвался Димка. — Я всегда так храплю…
И прикусил язык. Но было уже поздно.
— Ах вы, гады! — взвизгнула Альма.
В Димку тут же полетела недоеденная буханка, и он от неожиданности с грохотом свалился с лавки на пол. Сашку Альма огрела подхваченной со стола все еще недопитой до конца бутылкой. Хотела по голове, да он успел увернуться, но все равно получил увесистый удар по плечу и болезненно охнул.
— А ну, выкатывайтесь отсюда, сволочи! — бушевала Альма. Она метнулась к стене и щелкнула выключателем. — И чтобы я тебя, Сашка, больше не видела! Ишь, чего надумали, сопляки! А я еще замуж за него хотела! Да я тебе в жизнь этого не прощу!
— Ты? Замуж? За меня?! — тут уже взвился Сашка, все еще держась за ушибленное плечо. — Да кто тебя звал-то?
— Все, уходите! — распахнула дверь сторожки настежь оскорбленная Альма. — А то милицию вызову…
-Ну и ладно, — пробурчал Сашка, бочком пробираясь в дверь (Альма все еще сжимала в руке бутылку за горлышко). — Прощай!
— До свидания, — стыдливо пробормотал Димка, топая следом — ему и в самом деле стало совестно перед этой Альмой. Которую они только что собирались вдвоем с Сашкой трахнуть, и которая вовсе оказалась не сучкой, как думал про нее этот балбес Сашка, а с ним и Димка.
— Слушай, а она вообще-то ничего, — сообщил он Сашке, когда они пешком потопали между тускло блестящих в ночи трамвайных рельсов в светящийся желтыми огнями, в паре километров от этой злосчастной сторожки, город.
— А, — беспечно махнул рукой Сашка. — У меня еще есть. Но к ней мы вдвоем не пойдем.
— Очень надо, - пробормотал Димка. — У меня самого есть…
Хотя никого — хорошей, такой, чтобы даже и в мыслях прийти к ней с кем-то вдвоем, - у Сашки еще не было. Вот после армии разве что…