1
… Муж навалился на Марину, как колода и, дыша перегаром, дрыгнулся раз десять-пятнадцать, довольно хрюкнул и, отвалившись к стенке, тут же захрапел.
Женщина, раздраженно сопя, встала с постели, рывком стащила со спинки кровати свой халат, накинула его поверх голого тела и босиком прошлепала во двор.
— Козел, импотент! — мрачно сказала Марина в пространство, присаживаясь на лавочку под любимой яблоней и нашаривая в кармане халата дрожащей рукой сигареты и спички. — Ну что ж мне теперь, любовника себе искать?
Стояла теплая июльская ночь, полная рябоватая луна старательно поливала своим неживым светом этот небольшой поселок Чубаровку на полтыщи душ, в котором жил всяческий простой и не очень люд, со своими радостями и горестями, в том числе и продавщица коммерческого киоска Марина со своим Егором.
Было уже далеко за полночь, и почти все чубаровцы спали праведным сном. А вот Марине вновь приходилось маяться, как какой-нибудь девке-перестарке, от сексуальной неудовлетворенности. И это при живом-то муже!
Им обоим было за сорок. Егор был вторым мужем Марины. Первый и любимый, Степан, погиб семнадцать лет назад — разбился на мотоцикле. С ним она родила и вырастила дочь Олесеньку, которая сейчас была замужем и жила в областном городе. Со Степаном у Марины все было хорошо. И пил в меру, и не бил ее, и в постели был мастеровит. А чего еще надо бабе?
Но вот судьба распорядилась так, что врезался ее Степушка в столб на своем мотоцикле. И выпил-то в тот день немного, да вот, видать, расслабился. Реакция подвела. И сам до смерти покалечился, только надсадное «А-а-а!» и успел сказать, когда подняли его из кровавой пыли, и навсегда закрыл свои ясные очи.
Мотоцикл тоже расхреначил, одно днище от коляски вон осталось целым, и второй муж Марины, Егор, приспособил его потом для перевозки чернозема да навоза на грядки, смастерив тачку. И столб еще тогда свалился, порвал провода, и Чубаровка на целые сутки осталась без света. И всяк чубаровец в тот день не столько жалел, сколько проклинал ее бедного Степоньку.
Ну так, а как же: у кого футбол был на вечер с пивом запланирован, у кого сериал с семечками. А тут на тебе — тьма кромешная. И еще долго вспоминали чубаровцы тот день не как печальную дату гибели Степана, а как аварию на линии, которую он же, Степа, и должен бы бы, по хорошему-то, сам устранять как электрик. Вышло же вон как — ни людям электрика, ни ей мужа.
2
Похоронив своего любимого Степана, Марина долго не могла придти в себя и на мужиков не смотрела. Так, поглядывала разве. Душу изливать она приходила вот к этой яблоньке -анису, посаженной Степой в честь рождения их дочери. Он в шутку говорил, что размеры их сада будут зависеть от того количества детей, сколько они их произведут с Мариной. Но счет, увы, остановился на цифре один. Три годика было их дочурке Олесеньке. когда случилась эта трагедия с участием ее мужа, мотоцикла и того самого проклятого столба.
Так яблонька и осталась одна, рядом с несколькими кустами смородины.
Степан любил сидеть вечерами около нее, молоденькой, курить и мечтать, куда он будет девать яблоки из своего сада когда со временем посадит их семь-восемь, в честь каждого своего ребенка. Но так и не дождался. А его место под анисом заняла Марина. Сюда она приходила поплакаться на свою горькую вдовью судьбинушку, попрекнуть Степушку за то, что так рано покинул ее.
Если бы кто видел ее в такие минуты, решил бы, что баба свихнулась: Марина обнимала ствол яблоньки, гладила по коре и говорила с деревцем (правда, все больше шепотом) как с живым человеком.
Но вскоре тоска по мужу отошла на второй план, а верх в ее чувствах и помыслах взяли прагматичность и здоровое женское начало. В доме нужен был мужик. И для поддержания хозяйства, и для укрепления женского здоровья. Вот здесь и возникла проблема. Нет, мужики в Чубаровке, конечно, водились. Но все подходящие давно вертелись ужами в других цепких бабских руках. То есть, были несвободными. Некоторые из них посматривали на вдовствующую Марину маслеными глазками, делали разные недвусмысленные намеки — Марина была не то, чтобы красавица, но очень даже ничего. В теле, белокожая, на высоких стройных ногах с соблазнительными круглыми коленками, с ясными честными глазами, которые так и лучились нерастраченной любовью.
Но женатиков Марина отшивала. Зачем ей была нужна слава гулящей бабы? А она бы непременно к ней пришла, стоило бы ей только раз дать слабину. Ну, или два там дать, три — все равно эти шашни непременно бы всплыли. На то она и деревня, где черта с два что скроешь.
А среди холостых мужиков выбор в Чубаровке был очень скромный. Большинство неженатиков были еще пацанами. А те, что поматерее, жили убежденными холостяками, хотя таких на Чубаровку было всего штук с пяток. Или были спившимся синяками — этих в поселке было с десятка три. Хотя алкашей и среди женатых хватало. И все, осталась женщина, вся истекающая соком зрелости и половой пригодности, абсолютно непользованной.
Лишь через пять лет после гибели мужа Марина вышла замуж за этого Егора, переехавшего в Чубаровку из соседней Еловки и устроившегося работать электриком в местное предприятие электросетей.
3
Егор отдаленно чем-то был похож на ее покойного Степу, такой же рослый, костистый, сероглазый. Да и то, что он занимался тем же делом, что и первый ее муж, тоже импонировало. Так что когда их свели — Егор оказался свободным, — Марина не противилась судьбе и с радостью приняла предложение Егора «жить вместя» — он так и говорил, не «вместе», а «вместя». А еще Егор произносил «надыть», «еслив» вместо «надо», «если».
Так говорили все их соседи еловцы, да и чубаровцы недалеко ушли, и поначалу Марину даже умилял этот забавный местный говор ее нового мужа — сама она давно уже отвыкла от местного диалекта, так как долго, лет шесть прожила в областном городе, где после ПТУ пыталась устроить свою личную жизнь, да так и не сумела и вернулась в родную Чубаровку, к мамке с папкой, которые в один прекрасный день «вместя» угорели в бане.
Но вскоре ее многое начало раздражать, а порой и откровенно злить во втором муже. Марина никак не могла приучить Егора есть с закрытым ртом, и когда он еще болтал при этом, то изо рта у него во все стороны летели брызги и кусочки пищи.
Да, она, конечно, могла бы этого и не замечать. Но были два обстоятельства, которые чем дальше, тем больше делали невыносимей жизнь этого Егора рядом с Мариной. Он всего пару месяцев был «белым и пушистым», а потом стал пить, как и все чубаровские мужики. Однако и с этим еще как-то можно было мириться. Но Егор и как мужик оказался никудышным.
К сорока годам он совершенно потерял вкус к интимной жизни. Трезвым когда был, вообще не хотел (или не мог?). Охота у него, правда, просыпалась у пьяного. Но если другие мужики под влиянием алкоголя могли затянуть соитие на полчаса-час (так, во всяком случае, Марину радовал Степа, и она за этот час могла словить пять-шесть оргазмов), то у Егора получалось от силы минуты полторы, ну две.
Похоже, что у него начались проблемы по мужской части. Он часто вставал по ночам и сонным, спотыкаясь и ударяясь о мебель, брел в туалет, а пьяным мог и обмочиться в постели. Все же попытки Марины погнать Егора в районную больницу на предмет обследования, что там у него такого происходит, напрочь им отметались.
Кто-то рассказал Егору, что врач обязательно залезет ему «в жопу пальцем», потому что без этого вроде нельзя поставить точный диагноз. А этого позора Егор снести бы не смог. Во всяком случае, так клятвенно божился он, пуча глаза и брызжа слюной, когда Марина в очередной раз напоминала ему о больнице.
Ну, и в итоге что? Живет, как вдова при живом муже…
Марина затоптала окурок, встала со скамейки и привычно обняла яблоню:
— Эх, Степушка! — с жаром прошептала она, прильнув всем своим истосковавшимся по мужской ласке телом к теплому стволу аниса. — Как вспомню наши ночи, так жаром всю пробирает, веришь, нет? Как же ты мог меня оставить, дурачок!
Она прижалась щекой к гладкой, слегка шелушащейся коре, по щекам ее тихо скатывались и терялись в траве под ногами хрустальные шарики слез. Внезапно Марина почувствовала, что ствол яблони как будто слегка завибрировал, а ближайшие ветви с блестящей в свете луны листвой плавно нагнулись и… обвили ее.
4
Марина испугалась и попыталась отстраниться от ствола, упираясь ладонями в ствол. Но не тут-то было. Ветви лишь немного упруго подались назад и тут же спружинили, притягивая дрожащее от страха тело женщины обратно. При этом одна из верхних ветвей дерева стала ласково поглаживать ее тихо шуршащей листвой по волосам, как бы успокаивая.
И Марина в самом деле притихла, расслабилась и замерла в непонятном ожидании, потому что от яблони стали исходить — как их там, феромоны или флюиды? — нежности, любви и, она чувствовала это! — мужского нетерпения.
— Степушка, милый мой Степушка, ты, что ли, слышишь там где-то меня? — страстно шептала Марина, нежно оглаживая ствол. И вот уже ветви яблони все теснее стали прижимать ее к ставшему вдруг теплым, почти горячим, стволу, одновременно нежно поглаживая ее по спине и ниже, а в тихом шелесте листвы явственно почудился знакомый шепоток Степана: «Маринка, Маринка моя, иди же ко мне!..»
Уже почти теряя сознание от отхватившей ее неги и страсти, Марина с ужасом и в тоже время с почти с животной радостью почувствовала: ею овладевают! И только так, как это делал ее любимый супруг!
…Марина пришла в себя, лежащей на прохладной траве. Серел рассвет, луна стала совсем бледной. Лениво побрехивали собаки да начинали перекличку первые петухи. В теле Марины была необыкновенная легкость, на душе — покойно и благостно. То, что с ней произошло, было похоже, скорее, на эротический сон, которые в последнее время все чаще одолевали молодую неудовлетворенную, недолюбленную женщину. Но Марина не была ни напугана, ни удивлена — она просто приняла все, как есть.
Поднявшись с травы и накинув на плечи сползший к ее ногам халат, она прижалась к стволу и негромко спросила:
— Степа, это же… ты?
В это время налетел легкий утренний ветерок и листва яблони тихо прошуршала что-то в ответ, а ветви как бы согласно закачались. И Марина все поняла, как ей хотелось (а может как и было на самом деле?) Она снова прильнула к стволу дерева, по-прежнему, кстати, теплому, поцеловала его и прошептала:
— Спасибо тебе, любимый! Я не знаю, что это — чудо или я с ума схожу, но я теперь к тебе буду приходить как можно чаще, ладно?
Ветви вновь пошевелились в ответ, и ветра при этом практически уже не было. Марина тихо засмеялась, нежно погладила гладкий ствол дерева на прощание и, легко ступая по утоптанной тропинке, пошла в дом, досыпать. А дрыхнувший без задних ног Егор так ничего и не услышал.
5
С тех пор Марина похорошела, повеселела, и даже бесчувственный Егор заметил эти преобразования в жене.
— Ты это чего, мать, влюбилась в кого, штоль? Смотри у меня! — шутливо грозил он ей.
— Да кому я нужна-то, старая такая, — нехотя отшучивалась Марина.
— Ты-то старая? А ну, иди сюда, щас проверим, какая такая ты старая! — пьяно гоготал снова набравшийся к концу дня халявной водки или самогонки Егор и тянул ее за руку на постель.
— Отстань! — все чаще жестко отвечала ему Марина. — Голова у меня болит сегодня. Да и посуда вон немытая. Спи давай!
— Опять голова болит? — недоумевал муж. Но его огорчения хватало ненадолго — вскоре он начинал прилежно храпеть на их супружеской постели, не дождавшись, пока Марина придет к нему с кухни.
А Марина, убедившись, что нелюбый спит, бежала к яблоне, в которой — она теперь была в этом уверена! — поселилась не только душа, но и, как это сказать-то! —  и часть тела Степушки, в нужный момент чудесным образом прораставшая из ствола яблони и так сладко утешавшая неизменно терявшую сознание Марину после того, как ветви яблони обвивали ее и тесно прижимали к себе.
Но однажды произошло непоправимое: некстати проснувшийся Егор вышел по надобности из дома и увидел невероятную картину: его обнаженная жена, вся обвитая ветвями сотрясающейся яблони и ритмично двигаясь по ее стволу вверх-вниз, страстно стонала и громким, свистящим шепотом произносила такие охальные слова, среди которых приличным было лишь одно: «Степушка!».
В ярком лунном свете эта картина выглядела настолько нереалистичной и кошмарной, что остатки хмеля разом вылетели из головы Егора. Он понял одно: это или он сошел с ума, или жена его — настоящая ведьма.
Егор зарычал, бегом вернулся в сени и, схватив топор, вернулся обратно во двор. Он потянул Марину за растрепавшиеся волосы на себя и, с большим усилием оторвав ее от яблони, отшвырнул в сторону.
Марина, как была с блаженной улыбкой на лицей и закрытыми глазами, так и осталась лежать на траве, бесстыдно раскинув руки и ноги. А Егор размахнулся топором и, сверкнув его острием, с хеканьем ударил по стволу раз, другой…
Третий раз он ударить не успел: яблоня вдруг обхватила Егора всеми ближайшими ветвями, притянула его к своему стволу и так прижала к себе, что он уже не мог ни охнуть, ни вздохнуть. Топор выпал из его ослабевшей руки, он закатил глаза, по телу его пробежали конвульсии и через несколько минут он упал на траву рядом с деревом бездыханным.
Но и яблоня, получившая страшные раны от ударов топора, надломилась в месте порубов, медленно склонилась ко все еще лежащей без сознания Марине и тихо и нежно накрыла ее, нагую, своими ветвями с мелко дрожащими листьями как зеленым лоскутным одеялом…
6
А над Чубаровкой привычно зарождался рассвет нового дня, в котором уже не было места двум существам: тому, что вселился было в яблоню, и погубленному им несчастному сопернику Егору. И это еще только предстояло осознать начавшей приходить в себя от утренней прохлады, окончательно овдовевшей минувшей ночью Марине…