У нас в Сибири весна долго приходит, неторопливо.
Днём солнышко пригреет, снег и подтает — здесь лужа, там прогалинка.
А на ночь солнце скроется — зима и вернёт своё, приморозит всё, что растаяло.

Особенно с реками беда.
Днём-то они текут себе, а ночью снова их льдом подёрнет — стоят.
По весне у нас мужики через реку только по ночам и ходят — днем шибко сыро.
Дождутся заката, и чуть только первый ледок на реке наметится, немедля коньки наденут, и бегом на ту сторону.

А весной ведь, известное дело — половодье.
Река разольется, что и краев не видать.
Иную реку в разлив и за ночь бегом не перебежишь.
Мужики тогда хитростью берут: возьмут санки, а сверху на санки лодочку взгромоздят.
Выведут такой драндулет на реку, бегут, а сами толкают его впереди себя, или за веревочку тянут. Как рассвет забрезжит, начнёт лёд под ногами трескаться да лопаться — мужичок прыг в лодку, да и плывет себе дальше.
А как иначе?
У нас в Сибири без смекалки из дому не выходи. Не те погодные условия!

Наши-то, сибирские, ко всему привыкши, а бывает, заедет какой-нибудь иностранец, на Сибирь поглазеть — что ни покажи, на всё дивится, ровно на чудо.
Скучная у них там жизнь, в ихних заграницах — вот и едут к нам.
За впечатлениями, стало быть.

Дед сказывал — как-то по весне приехала американцев ватага, по своим иностранным надобностям.
Привела их нужда до нашей деревни переправиться.
Деревня на одном берегу, иностранные гости на другом, надо через реку перемещаться.
Тамошние мужики довели их до берега, выдали каждому пару калош c коньками да тулуп для тепла.
— Надевайте.
Говорят.
— Сейчас солнце сядет, реку морозом схватит — тут уж не зевайте, бегом побежим. Речка не широка, к утру как раз поспеем, коли не будете ртом ворон ловить.

А иностранные гости глаза выпучили, на манер раков, говорят:
— Что за странный порядок у вас заведен? Мы на коньках через реки бегать не приучены!
А ну, как кто под лёд провалится?..
Нельзя ли вместо этого какое-никакое транспортное сообщение наладить?

Мужики в затылках почесали, да что делать?..
И то верно, кто их, американцев, знает — вдруг и правда не успеют с непривычки добежать, еще случится конфуз международного значения. Поставили, как обычно, лодочку на санки, а в лодочку усадили всю депутацию.
Завернули их для тепла в тулупы, да и толкали по льду до самой нашей деревни.
Кое-как до рассвета успели.

Только лодка носом в берег ткнулась, проглянуло солнце, лёд на глазах и начал таять.
Тут уж наши мужики, деревенские, гостей по домам разместили, пирогов им напекли, самовары согрели.
К деду в дом тоже одного поселили, Джоном звать.

Этот Джон вечером решил по деревне пройтись, сибирскую местность самолично осмотреть. Вышел он в своих сапогах на улицу, и давай гулять.
А тут и солнце опять село, вся улица льдом покрылась.
Пяти минут не прошло — пятки у него к подошвам пристыли, стали ноги на манер копыт, разве только не подкованы.
Давай он по льду гарцевать, ему говорят:
— Ты чего, Джон?
А он лопочет что-то, дескать, холодрыга, братцы, спасу нет!
Эк мороз вдарил!

Мужики посмеялись над ним, говорят:
— Это, Джон, не мороз, это так, баловство. Айне кляйне русиш морозец, простите мой французский.
Взяли бедолагу да отвели обратно в избу, затопили печь, усадили американца верхом.
Чуть только пооттаял, сдёрнули с него обувку.

— Ты.
Говорят.
— В таких сапогах езжай по своему Манхетану гулять, а у нас тут погоды к твоим сапогам неподходящи.
Вот тебе пимы наши, сибирские.
Тёплые, мягкие, хошь — в сугроб в них лезь, хошь — в кровати спи, и не жарко в них, и не холодно, а всегда в самый раз.

А утром случилась с тем Джоном другая беда. Спозаранку проснулся он, да решил снова на улицу нос показать, пимы в деле опробовать. Только вышел за околицу, напала на него кошка.
У нас ведь в Сибири раньше звери гораздо крупнее вырастали.
Это сейчас зверь измельчал, а в былые времена каждая белка была ростом с лошадь, а уж лошади — каждое копыто, как у меня лицо.

Вот и кошки тоже были не чета нынешним. Вырастали размером с тигру полосатую, зубы как кинжалы, когти как бороны, хвост с доброе бревно. Оно и понятно — мышь-то размером с хорошую собаку.
Ласковые те кошки были, придут утром с охоты — мурчат, об ноги трутся, а то передние лапы хозяину на плечи положат, да в лицо лижут, радуются.
Ну, теперь-то измельчали, конечно — редко, какая человеку до пупа достанет.

Вот и на этого Джона такая кошка наскочила.
Уж он с ней бился, бился, насилу спасся — бросил ей фантик от конфеты, она и отвлеклась. Прибежал он домой, схоронился под лавкой чуть жив, всё лопочет:
— Тигер! Тигер!
Мужики ему говорят:
— Какой же это тигер?
Был бы тигр — слизнул бы тебя, что карамельку! Это Мурка мышей погонять вышла.
Приняла тебя, видать, за мышонка.

Потом, конечно, мужики ту Мурку за усы надёргали, чтоб не лезла к приезжим.
Негоже гостя с мышами путать, не по-нашему это, не по-сибирски.
Американец потом пообвык, погладить даже решился.
Дед ему подарил Муркиного котёнка — увёз с собой, в Америку.
Говорят, под седло приспособил — они, кошки-то наши, высокие были, ежели ноги чуток поджать, так и ездить можно.

Уезжать-то, говорят, не хотел, очень ему у нас понравилось.
Кабы не морозы, так и вовсе остался бы. Иностранец, а ведь прочувствовал красоту сибирскую.

И то сказать, таких мест, как наша Сибирь, на глобусе мало найдешь.
Широты наши хоть и холодные, но интересные.

Я и сам, почитай, без малого сорок лет в Сибири живу, а всё на наш край надивиться не могу.
Вот ведь как!