В детстве все мы в деревне выполняли очень ответственную обязанность в летне-осенний период — по вечерам встречали коров с пастбища.
Естественно, делал это и я, затем, по мере взросления, и мои младшие братья и сестренка. А встречать кормилиц надо быдло для того, чтобы они не ушли продолжать пастись на луга и в прибрежную рощу. Ищи их потом, а ведь коровок надо подоить на ночь.
Однажды я, тогда мне было лет 12, наверное, где-то заигрался, и когда спохватился и побежал за деревенскую околицу, было уже поздно: навстречу мне гнали коров и телят, подгоняя их хворостинами, мои юные и не очень односельчане. Еще была надежда, что Зорька поимеет совесть и сама придет домой.
Но увы, она, в отличие от предыдущей Зорьки (мы все своих коров так называли), была абсолютно бессовестным и безответственным созданием и всегда норовила удрать пастись и дальше, на луга. А там коровам в это время находиться было нельзя — луга предназначались для выкашивания, пасли коров на них только после сенокоса.
Когда я убедился, что зараза Зорька, обрадовавшись тому, что ее никто не встретил, проскочила деревню, вприпрыжку побежал на берег и спустился мимо огородов на луга. Там, у зеленой и кудрявой рощи уже виднелись несколько таких же беглянок. Но я еще издали разглядел, что нашей красно-белой Зорьки среди них нет. Значит, она могла углубиться в лесные кущи — коровы любили также полакомиться и свежими ивовыми сочными листочками.
Уже начинало слегка смеркаться, когда я стал прочесывать густую поросль тальника — глинистая почва под кустами и меж них была испещрена следами коровьих копыт. Где-то потрескивали кусты, зудели комары, из деревни слышался коровий мык и собачий брех, тарахтение возвращающихся с полей тракторов, зудение совхозого сепаратора, приглушенные расстоянием смех и крики детей, все еще играющихся на улицах села. А я, как партизан, все продирался сквозь плотные заросли ивняка и время от времени взывал:
— Зоря, Зоря, где ты? Пошли домой!
Но Зорька не отзывалась. И тут я почувствовал, что что-то шевелится на моей шее и жестко ее царапает. Я непроизвольно закинул руку за голову и ухватил пальцами за что-то бархатистое, круглое и не желающее отрываться от воротника рубашки. Но я все с усилием оторвал это нечто и увидел, что сжимаю в руках гигантскую, мне показалось, сантиметров на 10−15 толстую зеленую и глазастую гусеницу, дав еще и с хвостиком закорючкой.
Страшила, каких я сроду не видел! Она изгибалась у меня, вращала своей башкой с крючковатами жвалами, явно пытаясь цапнуть меня… Я так заорал от испуга, что эхо отозвалось даже на той стороне Иртыша, и зашвырнул эту гигантскую гусеницу далеко в кусты. Ну и сам дал такого стрекача, что ракитник с шелестом расступался под моим напором. Через несколько минут я уже был наверху.
И, отдышавшись, побрел с повинной головой домой. И какова же была моя радость, когда я уже во дворе услышал, как звенит под тугими струями молока ведро. Мама доила Зорьку! Оказывается, она все же сама притопала домой! Я готов был от радости расцеловать ее мокрый широкий нос.
— Иди мой руки, сейчас будем ужинать, — приветливо улыбнулась мне мама. — Где шлендал-то, что Зорьку прозевал?..
Вспомнив недавно эту историю, я полазил в интренете и нашел таки ту, перепугавшую меня в далеком детстве, большущую гусеницу. Это оказалась безобидная гусеница бабочки-бражника. И я порадовался, что не растоптал тогда эту «красавицу,» из которой потом вырастает большая бабочка. А к бабочкам я отношусь лояльно…