1
Я был в отпуске, и приехал (вернее, приплыл на «Ракете») в соседний райцентр, в гости к теще на недельку. А оттуда планировал свалить в родную деревню, чтобы уже до конца отпуска порыбачить там на Иртыше и любимом озере Долгое.
Для этого всего-то и надо было спуститься от тещиного дома к парому, пересечь на нем реку и затем проехать пяток километров на попутке, а при желании — и пешком пройтись по зеленым лугам с кудрявыми кустами ракиты. И вот она, моя деревня, мой дом родной, на высоком иртышском берегу!
Но это все потом. А сейчас надо было выдержать пару гулянок, которые устроят на радостях тесть с тещей — как же, любимый зять приехал! —  навестить жившего здесь одноклассника, кое-кого из знакомых, и уж потом отправляться к себе домой.
Так было уже не раз. А сейчас, похоже, стройный, устоявшийся за годы распорядок моего отпускного пребывания в пенатах жены, ломался.
Уже с порога узнаю печальную весть: скончался дядя Руслан, дальний родственник тещи. Вернее будет сказать, его убили. Причем, при самых несуразных обстоятельствах, в которые нормальный человек никак не мог угодить. А дядя Руслан, земля ему пухом, был придурком. Причем, сильно пьющим придурком.
Дня три назад он выпивал в компании еще двух мужичков. Причем, один из них был постоянным пациентом психоневрологического диспансера. И вот, приняв на грудь энное количество бормотухи, они заспорили, кто из них здоровее.
Один придурок, тот, который на учете в психушке, заявил, что может убить человека одним ударом ноги.
— Да ну, на хрен! — усомнился другой придурок (как раз этот самый дядя Руслан).
— Не веришь? — усмехнулся его оппонент. — Спорим на бутылку, что я вот сейчас тебя пну, и ты сдохнешь?
— Ты? Меня? Одним пинком?! Да ну, на хрен! — снова скептически скривил лиловые губы дядя Руслан. — Спорим! Но на литр.
Так и сидя на корточках под забором, ударили по рукам. Третий, хихикая и предвкушая дармовую выпивку, «разбил». И тот придурок, что со справкой, привстав, тут же с размаху саданул дядю Руслана носком ботинка в солнечное сплетение.
Дядя Руслан охнул, схватился руками за живот, потом заскреб стоптанными сандалиями по земле, захрипел и… умер. Оказалось, что одного этого удара хватило, чтобы вызвать спазм диафрагмы и паралич дыхания (примерно так было написано в заключении судмедэксперта о причине смерти дяди Руслана).
Откуда тот псих знал, что надо бить именно туда, и зачем вообще он это сделал — так и осталось неизвестным, поскольку его снова спрятали в психушку. Сухим из воды вышел лишь третий участник той дурацкой попойки со смертельным исходом — его допросили как свидетеля и отпустили. Хотя его тоже можно считать пострадавшим — ему так и не досталась дармовая выпивка по результатам пари.
И вот тесть сказал мне, что надо идти в морг и обмыть дядю Руслана перед похоронами.
— А я-то там зачем нужен? — переполошился я. У меня уже был в мое жизненной практике случай омовения покойного, о чем сохранились не самые приятные воспоминания.

2
Пару лет назад я отдыхал в родной деревне. Только вернулся с рыбалки, отдал матери улов, а сам, перекусив, продолжил строительство дровяника. Хотя это громко сказано — строительство. Я его лепил из того, что было под рукой: куски горбыля, какие-то неизрасходованные доски, тес, куски жести — все шло в ход.
И тут стукнула калитка. Во двор вошел Геннадий Маскаев, учитель нашей восьмилетки. Гена тоже был местный, так же, как и я, закончил восьмилетку, только годом позже. Мы не были приятелями, но очень хорошо знали друг друга, потому как росли на одних и тех же улицах, играли в одни и те же игры, ходили купаться и рыбачить на одну и ту же реку, на одно и то же озеро. Потом я уехал жить в райцентр, а Геша остался здесь, закончил педучилище и стал учительствовать. Я у него нередко брал лодку, когда ходил рыбачить на Долгое.
— Дядя Паша Вернер умер, слышал? - сходу огорошил меня Гена. Он был соседом Вернеров, потому, вероятно, и узнал одним из первых о кончине дяди Паши.
— Когда? — сел я на чурбак, на котором тесал топором жердину. Дядю Пашу я хорошо знал, мы даже вместе работали несколько месяцев в тракторной бригаде. Я — сварным, он трактористом. Здоровый такой, румяный, жизнерадостный мужик, большой любитель подшутить.
— Наверное, ночью. Или утром, — скорбно сказал Гена. — Тетя Валя пришла его будить на работу, а он уже не дышит, хоть и теплый. Любаша уже приходила, посмотрела, говорит, инфаркт у него. Говорит, сердце у него всегда болело.
Любаша — заведующая нашим фельдшерским пунктом. Надо же, а я про больное сердце дяди Паши и не знал. Не жаловался он потому что, никогда и никому. Это сколько же ему было? Наверное, лет с полста с небольшим. Вот и еще один мужик принес экономию государству, не дожив до пенсии.
— Жалко, — пробормотал я, и снова взялся за топор. — Хоронить-то когда будут?
— Завтра, наверное, — продолжал переминаться с ноги на ногу Геша. — Это, я чё к тебе пришел-то… Надо бы помыть дядю Пашу, пока он не закоченел.
— Это так, — согласился я, продолжая тесать жердину, и еще ничего не подозревая. - Покойников всегда обмывают, традиция такая.
— А мужиков нету, — продолжал канючить Гена. — Кто на работе, кто пьяный с утра. А вдвоем мы с Вовой Ташниковым не управимся. Он тяжелый, дядя Паша-то, сам знаешь. Пошли, поможешь нам, а?
— Я? — поразился я. — Почему я-то?
— Я ж тебе говорю — больше некому, - терпеливо втолковывал мне Гена. — Только к вечеру приедут с покоса мужики. А надо сейчас.
— Не пойду! — заартачился я. — Я хоть и большой уже, а все равно покойников боюсь.
— Кого? Дядю Пашу? — изумился Гена. — А сколько ты с ним водки в бригаде выпил, а? С кем ты козла забивал на полевом стане, а? Я все знаю!
— Да и это… Я же татарин, забыл? - уцепился я за последнюю уловку.
— Дядя Паша тоже нерусский, — отмахнулся Гена. — То ли немец, то ли швед. Да и какая, на хрен, разница — русский, немец, татарин? Под одним богом ходим! Пошли, пошли, давай. Там дела-то на полчаса.
И я сдался и пошел за сутулящимся впереди меня школьным учителем Геннадием Маскаевым, из-за безмужичья на селе вынужденный заниматься вот такими скорбными делами.

3
В пустынном дворе Вернеров нас встретила его заплаканная жена, тетя Валя, поздоровалась со мной кивком головы и молча пошла в дом. За нами тенью последовал куривший до этого на лавочке под узорчатой тенью старого развесистого клена одноклассник Гены Вова Ташников, на ходу суетливо пожавший мне руку.
Он работал в школьной кочегарке, сейчас, во время каникул, был как бы в отпуске и неспешно занимался ремонтом оборудования. Вот втроем нам и предстояло снарядить дядю Пашу в его последний путь, чтобы он предстал на суд божий с чистыми душой и телом.
Унимая бьющееся от волнения сердце, я прошел за Геной в комнату, в которой закончил свой земной путь дядя Паша. Он лежал, накрытый простынкой, спиной к нам на узенькой койке (спал один) под окном, затененным буйной порослью каких-то домашних цветов. На затылке его сквозь редкие серо-седые волосы светилась небольшая лысина, которую я при жизни дяди Паши никогда не видел.
Воздух в этой полутемной комнате был какой-то тяжелый, удушливый — казалось, здесь витал сам запах смерти. Хотелось как можно скорее удрать отсюда. Но Гена, которого, надо понять, призвала на помощь жена дяди Паши, уже начал отдавать распоряжения, что делать.
Вова принес большой таз с подогретой водой, в нем плавала пара губок, Гена поставил в центре «залы» — комнате побольше, предшествующей спальне, — стул. Я не мог себе представить, как мы это будем делать, а Гена уже скомандовал:
— Так, сейчас вынимаем его из постели и сажаем на стул. Сидящего его и обмоем.
— Может, лучше в баню отнести, да там? — робко предложил я.
— А мы его утащим? — с сомнением спросил тощий Вова Ташников.
Я тогда был немного «справнее» его, да и Гена не отличался богатырским телосложением. А дядя Паша и при жизни-то весил больше центнера, вес же неживого тела, как известно, по каким-то причинам значительно утяжеляется. Так что, если бы и уперли его в баню, то только волоком. А такого неуважительного отношения к себе покойный. конечно, уж никак не заслужил. И мы окончательно решили с почетом обмыть его, сидящим на стуле.
Тут же, в постели, стащили с него трусы, майку — все было влажным, и нас от этого просто передергивало. Потом я взял дядю Пашу за уже холодные ноги, а те двое подхватили его под мышки, и мы, с усилием оторвав от постели, протащили дядю Пашу несколько метров и усадили на стул, поставленный в центре комнаты.
Зрелище было, конечно, не для слабонервных: на стуле сидел, поддерживаемый Вовкой Ташниковым за веснушчатые плечи и уронивший голову со свалявшимися волосами на грудь, мертвый и грузный голый мужик. А мы с Гешей суетливо возили по его синеющей коже мокрыми намыленными губками, отжимали их в тазике, и снова протирали безжизненное тело.
И в какой-то момент послышался громкий и продолжительный пук, а нас всех окутала невозможная вонь. Ошалело и испуганно посмотрев друг на друга, а затем на дядю Пашу — пукнул, несомненно, он, так как мы его прилично растормошили, мы с Генкой стремглав выскочили на улицу, оставив раскрытой настежь дверь.
— Куда вы, а я? — завопил нам вслед Вова Ташников — он бросить дядю Пашу не посмел, поскольку тот тут же свалился бы на пол.

4
Отдышавшись на улице и выкурив по сигарете (Вовка все это время орал: «Идите назад, падлы, а то я его сейчас брошу, на фиг!»), мы с виноватым видом вернулись в дом. Там уже воняло не так сильно.
— Суки вы! — плачущим голосом сказал Ташников и, отняв свои руки от плеч дяди Паши — мы едва успели подхватить его опасно накренившееся тело, — не оглядываясь, быстро вышел из дома и мстительно хлопнул за собой дверью.
Похоже, он здорово на нас обиделся — ну, а кто бы не обиделся, если бы его оставили один на один с пукающим покойником? Потому никто за Вовкой вдогонку не кинулся, не сказали мы ему вдогонку также ни одного слова.
И у нас появился новый, как сейчас говорят, «головняк» — как нам вдвоем вернуть дядю Пашу обратно на прибранную постель и еще одеть его? Спасибо, тетя Валя привела приехавшего на обед соседа кладовщика Егора Михайловича. Вот он-то нам и помог довершить все эти скорбные дела. Потом благодарная тетя Валя накрыла в летней кухне стол, но я оставаться здесь больше не мог.
Конечно, дядю Пашу я при жизни очень уважал, и только потому согласился помочь снарядить его в последний путь. А так-то, как всякий нормальный человек, боюсь покойников.
Вот вроде бы — чего их бояться? Это живых надо бояться, а покойники — они ведь совсем безвредные. Мы же совершенно спокойно относимся к безжизненным тушкам рыб, птиц, разрубленным на куски коровам и свиньям. А вот встреч с человеческими трупами панически боимся, потому что, вольно или невольно, на подсознательном уровне, представляем себя на их месте. Потому что за ними стоит Смерть, которая поджидает каждого из нас неизвестно когда и где. Так что не покойников мы на самом деле боимся, а ее, костлявую.
Фу ты, блин, ну вот на хрен я взялся за этот мерзкий рассказ? Дальше-то будет еще хуже…
Однако раз взялся, надо закончить.

5
— Я-то зачем там нужен? — повторил я свой вопрос на предложение тестя пойти с ним обмыть этого, так плохо кончившего, придурка дядю Руслана, лихорадочно отыскивая в уме железобетонно аргументированный отказ от участия в далеко не самом приятном мероприятии.
— Ты же тоже татарин, — продолжал убеждать меня тесть. — А где я сейчас найду других татар? Не детей же его звать.
— Ну, казахов каких-нибудь попроси, — не сдавался я. — Мало ли их в Иртышске.
— Нет, понимаешь ли, это дело нашей семьи, — упорствовал тесть. — Пошли, чего ты. Ну, поможешь перевернуть его пару раз, мыть не будешь, я буду мыть. Пошли, а?
По настрою тестя я понял, что он не отстанет. Для него почему-то важно было, чтобы родственника его жены, моей тещи, помог снарядить в последний путь именно я.
— Ну, хрен с вами, — сдался я. — Но сначала выпьем, на трезвую голову я не пойду.
Тесть с тещей обрадовались, тут же накрыли стол, мы с тестем в десять минут хлопнули бутылку водки, покурили и пошли в морг.

6
Морг находился рядом с какими-то хозяйственными постройками — гаражом, котельной, чем-то там еще. Стояла несусветная жара, около запертой на навесной замок двери морга с жужжанием вились жирные зеленые мухи и пахло чем-то тошнотворным.
«Тоже, наверное, лежит там себе, и попердывает» — неприязненно подумал я, вспомнив случай с дядей Пашей.
Тесть сходил в помещение больницы и привел оттуда какого-то похмельного мужика с кожаным фартуком на груди. Тот, позевывая, с лязгом отомкнул замок и распахнул дверь морга.
Внутрь сумрачного помещения с улицы хлынул яркий солнечный свет. И мы увидели стоящий у стены стол, на котором под темной простыней высоко бугрилось в районе живота тело дяди Руслана.
«Хм, он же тощий был, — вспомнил я, морщась от запаха тухлятины. — Когда же успел так поправиться?»
Но когда мужик в фартуке сдернул с Руслана простыню и равнодушно спросил: «Сами мыть будете или мне заплатите?», все стало понятно. Руслан начал разлагаться и его чудовищно раздуло. Пузырились култышки пальцев (пару лет назад зимой заснул пьяным на улице, обморозился), безобразно раздулось лицо, изо рта выперло не помещающийся в нем распухший синий язык, из черных ноздрей текла какая-то бурая херня, в глазницах ползали мухи… Да чтоб тебя!
Я повернулся и выскочил из морга на улицу, и все, что только что выпил и съел за столом у тещи, фонтаном изрыгнулось из меня наружу.
— С вами все ясно, — равнодушно прохрипел мужик в фартуке у меня за спиной. — Гоните чирик, я его вам сам обмою…
И, размотав длинный резиновый шланг, открыл вентиль и одной рукой стал поливать безобразного Руслана водой, а тряпкой во второй возить по этому чудовищно раздутому телу.
— А че он так протух-то у вас? — обиженно спросил тесть, шарясь по карманам и набирая десятку для расплаты за помывку тела своего дальнего родственника.
— Не работает у нас холодильная камера, а он пролежал тут выходные, только в понедельник вскрытие было, — пояснил мужик, шлепая резиновыми сапогами по образовавшейся на бетонном полу луже. — Чё ж ему не протухнуть-то?
В тот же день Руслана запеленали в саван, подогнали задом бортовую машину, погрузили в кузов и, даже не завозя в родной дом, а только чуть замедлив ход около (тут уже толпились у ворот все семь наструганных им детей и пузатая заплаканная жена, беременная восьмым, еще какие-то люди), прямым ходом увезли на кладбище. Показывать его родным, такого страшного, просто было нельзя…
А я с тех пор вообще стараюсь избегать всяких траурных, даже самых безобидных, церемоний, хоть русских, хоть татарских. С меня хватило и этих двух…