Работе в местной печати я отдал свыше сорока лет (2 октября 1972 года впервые переступил порог редакции казахстанской районной газеты «Ленинское знамя» в качестве её штатного корреспондента). На пенсию ушёл в июне 2011 года с должности главного редактора газеты «Эвенкийская жизнь». Естественно, за эти годы был свидетелем и участником множества различных курьёзов, которыми так изобилует жизнь местного газетчика. Поделюсь некоторыми из них.
Неутомимый Григорьич
В районке, где я начинал карьеру газетчика, одно время не было собственного фотокорреспондента, и в редакции подрабатывал фотограф местного быткомбината Григорьич, весёлый и добродушный пьяница. Как-то ему поручили наделать снимки с отчётной районной партийной конференции — важнейшего события в жизни района (всё равно что партийный съезд для страны).
Первое время Григорьич прилежно щёлкал «Киевом», вспышками обнаруживая своё присутствие в середине зала районного Дома культуры. Ну и пару раз он минут на пять отлучился, после чего в глазах его появился демонический блеск. И тогда Григорьич очень твёрдой походкой стал выходить уже прямо к трибуне, за которой всё ещё читал невозможно длинный доклад первый секретарь райкома. Фотограф периодически сверкал ослепительной фотовспышкой прямо ему в глаза. И каждый раз секретарь непроизвольно дергал головой, потом с минуту, не меньше, заново привыкал к тексту. Наконец, не выдержав очередного захода извергающего молнии Григорьича, в отчаянии закричал:
— Да кто-нибудь уберёт этого террориста?
В зале послышались смешки. И лишь тогда к фотографу быстро подошёл один из райкомовских работников и, цепко взяв его за локоть, повёл к выходу. Успокоившись, первый секретарь попил водички и продолжил свой нескончаемый доклад. Однако минут через десять его опять ослепило вспышкой, и секретарь буквально подпрыгнул за трибуной. Это неугомонный Григорьич где-то снова пригубил винца и, пробравшись в зал через другой выход, снова начал азартно фотографировать докладчика. При этом он — желая, видимо, показать, какой он крутой репортёр, — взобрался на одну из батарей отопления. Сделав несколько кадров, Григорьич потерял равновесие и с ужасающим грохотом свалился в проход. Из хохочущего зала его уже не вывели, а вынесли…
Взбешённый редактор хотел было отказаться от фотографий Григорьича. Но никто другой в этот день партийный форум районного значения, кроме него, не снимал. А представьте, как бы выглядел газетный разворот со сплошным газетным текстом? Тем более что Григорьич — ну, разве не профессионал! — умудрился-таки поснимать ещё и выступающих. Так что редактор, скрепя сердце, снова принял снимки своего непутёвого внештатника.
— Ты бы… это, хоть на такие задания ходил трезвый, — сдержанно попросил он Григорьича.
— Да конечно! — с жаром согласился фотограф.
И, конечно, ненадолго.
Непростые имена
А вот этот случай мне рассказал уже сам Григорьич. Как-то он вместе с корреспондентом сельхозотдела, работавшим в газете до меня, выезжал на отгонное овцеводческом пастбище. Редактор послал их за очерком о семье знатных чабанов, чем-то награждённых за высокую сохранность поголовья.
Главу семьи звали Иван, а фамилия у него была Абдула. Именно Абдула — с одним «л». Оказывается, он был молдаванином, и такие фамилии у них не редкость. А супружница у него была русская, с заурядным славянским именем Глафира Порфирьевна.
Корреспондент правильно называл их первые десять минут беседы. Но когда этот самый Иван Абдула, обрадованный возможностью легально выпить — ну как же, такие гости! — притащил откуда-то из закромов, с высочайшего соизволения жены, сначала одну бутылку водки, потом другую, тут и началось.
После третьей стопки наш корреспондент то и дело величал чабаншу уже не Глафирой Порфирьевной, а Порфирой Глафировной. Досталось и мужу, его поддатый журналист попеременно называл то Иваном, то Абдуллой.
Может, кто-то другой взял бы, да и выгнал таких бесцеремонных гостей. Но хозяева терпеливо сносили все эти, в общем-то, непреднамеренные издевательства над их уважаемыми именами. Потому что сами вообще ни разу не смогли правильно выговорить имени терзающего их корреспондента. Его звали Токмагамбетов Курмангали Абдыкадырович…
Аполитичная история
Я нёс дежурство в городской типографии по готовящемуся к выходу очередному номеру нашей районной газеты. С корректором Танечкой мы, что называется, в четыре глаза вылавливали и устраняли в газетных полосах «блох» — ошибки. Очень скучная, доложу я вам, работёнка.
Кроме нас в этот день в корректорской дежурил ещё и Витя — коллега из многотиражной шахтёрской газеты. Пока наборщики правили вычитанные нами гранки, сбросились, и Витюша, как самый молодой в нашей компании, смотался в лавку. Так что обедали прямо в типографии.
К концу дежурства настроение у всех было приподнятое, газета благополучно подписана в печать, и мы разъехались по домам. А утром в редакции на нас коршуном налетел редактор и, брызжа слюной, орал что-то нечленораздельное, тряся свежим номером газеты.
Ничего ещё не понимая, всмотрелся в отчёркнутое редактором место. И буквально весь покрылся противно ползающими колючими мурашками. В этом номере был напечатан отчёт с пленума райкома партии, и в подзаголовке на второй полосе восемнадцатым полужирным кеглем набрано: «Из вытупления первого секретаря райкома партии (дальше — его имя)».
Вытупления! Куда-то провалившаяся литера «с» поставила под сомнение умственные способности первого лица района! Как же это мы с Танечкой лажанулись? Хотя именно нам-то с ней, как никому другому, ясно — как.
Редактор, узнав, что газету на почту ещё не забрали, срочно позвонил директору типографии и попросил его пустить весь тираж под нож — а это несколько тысяч экземпляров. А после исправления ошибки отпечатать номер заново. За мой и Танюхин счёт. Но, в конце концов, редактор отошёл, и газету печатали в обычном порядке. То есть за счёт редакции.
А вот интересно, что бы с нами было, случись эта история в тридцатые годы?
Высоко сижу…
В 1986 году получаю приглашение на работу в областную «Звезду Прииртышья». Несколько месяцев мотаюсь по области в качестве корреспондента отдела сельского хозяйства. Потом в Экибастузе освобождается место собственного корреспондента по ЭТЭК (Экибастузскому топливно-энергетическому комплексу, одной из всесоюзных ударных комсомольских строек).
Поехал на ГРЭС-2 делать репортаж о трубокладах, попросил разрешения подняться на трубу (она уже выложена до отметки 380 метров, а всего в ней росточку будет 440, рядом взметнётся ещё одна такая же).
Заходим с мастером в основание трубы — в оставленный в её железобетонном чреве технологический проём спокойно может заехать грузовик и без проблем там развернуться. Поднимаемся наверх, мне кажется, бесконечно долго — с пересадкой из одного лифта в другой. С десяток-другой метров карабкаемся ещё и по железной лестнице, и вот мы на самой верхотуре.
По внешнему кольцу кромки трубы сооружён дощатый настил, по нему, грохоча тачками с жидким бетоном — он подаётся лебёдкой снизу, — быстро проходят одни трубоклады и вываливают содержимое тачек в опалубку, другие работают с вибраторами, уплотняя бетон, третьи готовят арматурную обвязку, наращивают опалубку. Ветрено, труба ощутимо пошатывается, доски настила под ногами потрескивают, под ними почти четырёхсотметровая пропасть, мимо проплывают рваные клочья сырых облаков, их влага остаётся на лице, на руках. А мужикам хоть бы хны!
Подошёл к огороженному краю настила, взялся за поручни и взглянул вдаль, вниз. Город — до него два десятка километров, — просматривался бы хорошо, если бы не был так задымлён, внизу машины как спичечные коробки, люди как муравьи. И это тошнотворное пошатывание трубы (если бы она не покачивалась на ветру, то, значит, скоро свалилась бы — определённая амплитуда колебаний закладывается строителями по технологии)!..
Удовлетворив своё любопытство, хочу вернуться к мужикам, продолжить разговор. Но что такое? Руки от ограждения не отрываются, костяшки пальцев аж побелели — так на меня подействовала высота. И ещё, наверное, с неделю я просыпался от кошмара: падаю с трубы вниз, рассекая облака и распугивая птиц.
А очерк «Трубоклады» всё же получился неплохой, его в редакции отметили.
Читательская благодарность
В моей журналистской биографии были две районных, областная и окружная (впрочем, не так давно также ставшая районной) газеты. Они, как известно, наиболее приближены к своему читателю, и газетчик обычно сам живёт среди героев своих публикаций. Он настоящий местный летописец.
Это накладывает на него особую ответственность за каждое слово, которое, как известно, и лечит, и ранит. И если привравшего после отдалённой командировки в своей газете столичного корреспондента обиженному персонажу его публикации не так просто достать — тот уже отсиживается у себя в редакции за тысячи километров, то местного газетчика герои статьи, очерка завтра могут встретить на улице и или поблагодарить за хорошую, правдивую публикацию, или, напротив, покритиковать — с глазу на глаз, а то и в глаз (шучу, шучу!).
Вот таким летописцем я и был все сорок лет своей газетной практики. Прихвастну — меня куда чаще всё же хвалили, чем критиковали. И благодарили порой очень своеобразно.
В восьмидесятые годы я был собкором областной газеты в Казахстане. Сижу дома, пишу очередную статью для «Звезды Прииртышья». И вдруг звонок в дверь. Открываю — стоят два парня, держат на весу какой-то тяжёлый мешок.
— Марат Валеев здесь живёт?
— Да, а что?
— Это ему.
Затаскивают мешок в прихожую, кладут на пол и быстро уходят.
— Стойте! — кричу.- Что это, от кого?
Но парней уже и след простыл. Разворачиваю мешок — а там… говяжья нога. Стал звонить туда, где я был за последние пару недель: в двух совхозах и на мясокомбинате, и написал оттуда статьи, нацеленные на решение их хозяйственных проблем.
— Ваша, — спрашиваю, — нога?
Никто не признаётся. Так и съел эту анонимную ногу. Не в милицию же сдавать?
А уже когда в Эвенкии работал — благодарные читатели могли прямо в редакцию ягод или свежей рыбки занести. И брал, и ел. Потому что понимал — это всё искренне, от сердца.
У меня есть разные награды за творчество — как на поприще журналистики, так и литературные, поскольку все эти годы я ещё и предавался сочинительству юморесок и рассказов. Но вот те бесхитростные знаки читательской благодарности, о которых сказал выше, я считаю своими самыми высокими наградами.