Кот Матвей приходит в три часа утра, укладывается гигантским мохнатым венком вокруг моей головы, лапой прижимает мой лоб к подушке — ни повернуться, ни дёрнуться — и гудит в моё ухо о том, как он скучал и томился без меня.
Когда-то мы жили в доме, где лифт поднимался с такими утробными звуками, словно пытался переварить пассажира.
Кот Матвей урчит как тот лифт.
Ты уехала, бормочет он, оставила меня одного, как ты могла! я так страдал, и худел, и плакал без тебя целыми днями.
— Что?! — фыркаю я, пытаясь вывернуться из-под его лапищи. — Да ты только и делал, что жрал целыми сутками!
— На нервной почве! — восклицает кот Матвей. — Я должен был заесть привкус одиночества!
— Ты гонял моего пуделя!
— Хотел отвлечься на ерунду!
— Поработил мою мать!
— Затыкал дыры в душе!
— Уничтожил цветы!
— Был неадекватен! — признаёт кот. — Но осознал и искупил. К тому же это твоя вина.
— То есть ты признаёшь, что жрал, спал и глумился над слабыми, — бормочу я, пытаясь ослабить его хватку.
Кот Матвей немедленно исполняет любимый трюк: отращивает ещё шесть лап и всеми ими держится за мою голову.
— Всё от тоски и горя, охвативших меня, — клянется он. — Но теперь я буду хорошим! Лучшим котиком, которого ты когда-либо встречала!
О да, думаю я. Лучшим котиком, который уронил на себя собственный анализ мочи. Лучшим котиком, который уснул в форме из-под холодца. Первым среди лучших, которые застревали в хэллоуинской тыкве.
Кот выгибает шею подобно фламинго и заглядывает мне в лицо зелёными, как весенняя луна, глазами.
— Ладно, чёрт с тобой, — сдаюсь я. — Иди сюда, пиявка моей души, клещ моего сердца.
Сияя как новорожденный ангел, кот утрамбовывается в подушку под моей головой. Но лапой придерживает меня на всякий случай — чтобы не сбежала к своему пуделю.
Утром сквозь сон слышу, как матушка ахает, раздвигая шторы:
— Ты примяла кота!
— И ус мне вырвала в пылу страсти! — негодует Матвей, выдираясь из моих объятий. — Совсем озверела женщина в разлуке со мной.