Каждый понедельник папа берёт меня с собой на работу. Он работает портным. Обычно папа ездит на мопеде. Его шлем как гипс на руке больного — весь исписан, изрисован. Когда дождь, вся краска стекает на папино лицо. Тогда он даёт мне свой шлем и просит нарисовать что-то новое. Но по понедельникам мы едем с ним в метро — мама не разрешает мне кататься на мопеде.
Мы стоим на платформе и ждём поезд. Я захожу за белую линию, беру папу крепко за руку, становлюсь на носочки, тянусь в сторону рельс и смотрю в тёмный туннель в ожидании двух жёлтых глаз, которые с каждой секундой становятся всё больше, пока, вагон не выезжает из темноты, — тогда глаза вмиг закрываются, тухнут. Сильный ветер приносят вместе с собой вагоны. Сильный, но, к сожалению, короткий. В вагоне папа держится за поручень, а я, обнявши его колено, держусь тоже.

Ателье, в котором пять дней в неделю работает папа, просторное и светлое. У папы нет своего кабинета, свой кабинет есть только у главного директора и главного бухгалтера.

—  Папа, когда ты будешь главным портным, у тебя тоже будет свой кабинет?

—  Главных портных не бывает.

— И хорошо… Скучно сидеть целый день в кабинете одному.

Кругом шумят швейные машинки, пахнет горячей, только что проглаженной тканью. Около папиного стола, где он кроит брюки, много жестяных коробок. В самой маленькой хранятся обмылки, их папа использует как мел; в тех, что побольше, хранятся пуговицы, а из стены, сделанной из пенопласта, торчат иголки с маленькими ушками и толстая игла с широким ушком под названием цыганка. Я беру иглу, жмурюсь и смотрю в её ушко, как подзорную трубу.

—  У цыган самые большие уши в мире?

Папа понимает мой вопрос, улыбается.

—  Как у всех. Просто эти иглы делали цыгане. Были такие кочевые влашские цыгане, они занимались ремеслами. Женщины делали решето, а мужчины ковали хозяйственные мелочи: шила и иглы.

— Значит, они не всегда попрошайничали?!

Я отхожу от папы.

—  Когда в следующий раз на вокзале к нам с бабушкой подойдут цыгане, нужно будет попросить их вновь начать делать иглы. А то вот папина сломается, и что он будет делать без цыганки? Нужно записать в тетрадку, чтобы не забыть. — бормочу я себе под нос и иду к своему рюкзаку, в котором лежит тетрадь.

Только что мы поругались с папой. Потому что мой папа — не супермен. Он всего лишь — портной. Да и вообще, это женская профессия, — как медсестра, учительница, маникюрша. Я сказала об этом папе, он посмотрел на меня растерянно и принялся за лекала для одежды, а я убежала в туалет, где плакала от жалости к себе, от жалости к маме, от жалости к папе. Потому что мой папа — не супермен. Часто дети не оправдывают ожидания своих родителей. И это нормально. Так и должно быть. Мы — как птенцы, которые так и норовят выскользнуть из гнезда, не научившись летать. Нас постоянно тянет туда, где мы ещё не готовы оказаться. Но родители — это ведь другое дело. Они уже хорошо летают. Родители всегда должны оправдывать надежды своих детей. Они обязаны это делать!

Первый раз в жизни мы с папой не разговариваем так долго. Через шесть минут будет четыре часа, как мы молчим.

Меня любят в ателье, как только что прибывшего в семью щенка. А вы заметили, если взрослый хочет показать ребёнку, что хорошо к нему относится, то он его кормит. И они не угощают нас битками, овощами на пару и цветной капустой, они знают — нам это не понравится. Как правило, в ход идёт тяжёлая артиллерия, перед которой мы не можем устоять: конфеты шоколадные, леденцы, вафли, соломка, трубочки со сгущёнкой, печенье хрустящее, печенье с начинкой, печенье к чаю, чай с сахаром; из фруктов у детей на первом месте — бананы и каждый взрослый должен это знать, если, конечно, он хочет завоевать детское сердце. Поэтому-то наши родители и расслабляются, им не нужно завоёвывать наши сердца. Поэтому-то от них дождёшься лишь овсяной каши на завтрак, супа на обед с салатом в прикуску, фруктов на полдник и творога с медом на ужин.

Бабушка Роза даже начала меня взвешивать в утро понедельника и во вторник утром. Для сравнения.

— Привес в целый килограмм! Фрося, так нельзя! Ты должна решить, либо ты гибкая лань, либо жирная корова!

—  Гибкая лань! — отвечаю я, зная по опыту, что этот ответ бабушке нравится больше.

Она одобрительно кивает головой и возвращается к своему хула-хупу, а я иду к прабабушке Гене, она сказала, чтобы я после взвешивания пришла к ней на кухню, у неё для меня заварные пирожные и кусочек вчерашнего вишнёвого штруделя с воздушной, как облако, сахарной пудрой.

По понедельникам папа работает в ателье до двух часов дня, а потом мы с ним ездим по заказчикам, он привозит им готовые брюки, юбки или снимает мерки с новых клиентов. Женщины смущаются, когда папа обнимает их своим сантиметром.

—  Бёдра: 102 сантиметра. — говорит папа вслух, измеряя новую клиентку.

—  99!

—  102.

—  Нет! 99!

У папы большой опыт, папа знает женщин и их страх перед цифрой 100 и больше, если это не касается объёма груди.

- Хорошо. 99. — отвечает папа.

Клиентка улыбается. Папа пишет в своём блокноте: бедра: 993 (конечно, «3» — мелким шрифтом).

Мы снова в метро. Едем домой. У папы на брюках и лацкане вельветового пиджака нитки. На нём всегда обрывки ниток. Наверное, это беда всех портных. И дома у нас тоже нитки. Везде. Даже на маминых платьях встречаются нитки. Иногда мне кажется, ещё чуть-чуть и папа начнёт чихать нитками. В поезде людей немного, но и немало. Я вижу, как из другого конца вагона летит белое перышко. Вот оно задержалось около молодого человека в красивом костюме но, подумав, приняло решение, лететь дальше. Вновь остановка. На сей раз около солидного мужчины с перстнем и красивой женщиной под руку. Перышко покрутилось несколько секунд и двинулось дальше. И вот оно останавливается около папы, садится ему на плечо. И я понимаю, впервые в жизни, что мой папа — особенный человек, раз его выбрало перо ангела. Мне просто нужно хорошенько присмотреться к нему, ни с кем не сравнивая и тоже понять, что он — не такой как все. Что он лучше. Мой папа.

В вагоне очень шумно, но после долгого молчания я, наконец, решаюсь заговорить.

- Пап, я люблю тебя.

Он ничего мне не отвечает.

- Наверное, не услышал. — думаю я.

А потом смотрю в окно и вижу папино лицо, отражающееся в стекле, он улыбается и плачет.

Мой супермен плачет. Это тоже впервые в жизни. В моей жизни — это впервые.