и теперь он живет тихо, до жути смирно,
как все те, кто однажды отчаялся по пути.
а нелепая болтовня на фоне играет немецким гимном.
он прощает ей это. точнее, готов простить.
и ведь всем же ясно не его фасончик,
кем-то чужим одолженный лейтмотив.
они ходят на людях за руку, иногда смеются.
аккуратно сдувает с лица ее непослушные прядки
волос, что вьются.
и порою даже кажется — все в порядке.
но ему так хочется раствориться,
забыться, назад вернуться.
только некуда возвращаться.
осудить нельзя. ведь отнюдь мила, скромна, молчалива.
трогательно-печальная, как плакучая ива.
учит языки, делает зарядку, стройна шибко.
и не допускает ни единой ошибки.
только от такой идеальности его воротит.
внутри пожар тухнет. все пробелы, амбиции, скорби
покрываются плесенью, обрастают болотной тиной.
она же улыбается молча, глядит с нежностью, глаз не сводит.
а его воротит
воротит
воротит.
он сдает доспехи, — столь дивно, — металл на лом.
обладая недюжинным чувством юмора и умом,
его внутренний Ланцелот уходит на верную гибель,
а Колумб не справляется с кораблем,
повторяя:
мы все умрем
умрем
умрем…
а ведь где-то за морем, за цифрами, за штрих-кодом
есть она — живая, весенняя
год за годом проживает жизнь свою
блестящую, как подарок,
как концерт прекраснейший
в сотню марок.
день на день у нее не похож. по сути,
она милый ребенок, когда не шутит,
не язвит и не пишет стихов о главном,
утопая в далеком, прошедшем плавно.
только нет никому в «никуда» возврата.
мать мечтает вернуть домой молодца-солдата.
если молодость возвратится — старуха была бы рада.
он надеется, что в исправной Вселенной случится сбой,
и он встретится вновь с тобой.

но свое отрычал, откричал, отшумел вокзал.
ведь, когда он пришел тебя по-дружески провожать.
дабы пару слов напутствия обронить,
на прощание руку пожать,
то приятель его в смятение отступил,
трагически промолчал:
«а у девочки сердце размером с сенатскую площадь, —
а ты не знал…»