Мне было лет пять, может, чуть меньше, мои аспиранты-родители тогда снимали квартиру в Теплом Стане и, не имея возможности за мной особо следить, они были приятно удивлены, когда с очередной самостоятельной прогулки я вернулась не одна, а в сопровождении милой седой старушки, цепко держащей меня за капюшон.
Старушка церемонно раскланялась, согласилась на чашечку чая, и как-то так вышло, что она взялась со мной гулять и вообще мною заниматься, пока родители пишут свои важные и нужные диссертации. Совершенно безвозмездно — Анна Тимофеевна человек одинокий, детей любящий, ей в радость, а за малышкой все-таки пригляд будет: нехорошо если девочка одна день-деньской по двору шляется и бросается грязными ледышками в голубей…
Весь следующий год родители периодически вопрошали — чем мы занимались сегодня с Анной Тимофеевной, и я рапортовала, что мы гуляли, ходили в магазин и играли. Что, в общем, было правдой. Хотя и с некоторыми купюрами, о которых родителям знать было необязательно — об этом и бабуся меня строго предупредила, да и я сама не дура, чай, была.
Обычный же день наш в несколько более развернутом виде выглядел так. Сперва мы с саночками — или с тележкой на колесиках — это уж как по погоде — обходили все места, где местные алкоголики имели привычку предаваться губительным своим увеселениям. Набрав бутылок и кое-как отмыв их в ближайшей луже, мы шли сдавать их в универсам. Там обычно стояла очередь, но Анна Тимофеевна еще метров за тридцать начинала заунывно голосить, чтобы ребенка пустили без очереди — и ребенка всегда безропотно пускали, ибо всем постоянным посетителям было известно, что Анна Тимофеевна будет громогласно причитать до последнего,(а до непостоянных осознание этого факта докатывало примерно через три минуты, обильно сдобренных сочным старушечьим матерком.)
Потом мы шли к метро просить у людей денег. То есть, бегала промеж пассажиров с предложением дать нам с бабусей пять копеечек — я, а Анна Тимофеевна на парапете тем временем мирно торговала мочалками, плетеными браслетами-оберегами и сушеными травками, зорко следя, чтобы малютку никто не обидел.
Совсем окоченев или изжарившись согласно календарному расписанию, мы шли к бабусе домой, более или менее пополам делили добычу, (Анна Тимофеевна иногда малость плутовала, так что арифметике я с ее помощью обучилась изрядно), пили чай и снова срывались на улицу. В этот раз мы топали в лес за новостройками — и там собирали те самые травки, которыми Анна Тимофеевна приторговывала. А еще ягодки, грибочки, листочки, наростики, кладбищенскую земельку и множество другой полезной добычи (если находилась брошенная бутылка — мы ею тоже не брезговали).
Снова возвращались к бабусе, питались, чем бог послал, и занимались рукоделием и изящными искусствами.
Я преотлично насобачилась сушить травки, растирать их в толкушке и делать крутейшие разноцветные мочалки из свитых в клубок пластиковых овощных сеточек, (когда через несколько лет я принесу дюжину таких на школьную ярмарку солидарности — учительницы выстроятся за ними в очередь). А попутно мы учили заговоры, привороты, отвороты, молитвы и рецепты. Очень загадочные рецепты. Например, понятия не имея о том, что такое «выкидыш», я назубок знала, как вызвать его при помощи горчицы и коры можжевельника. Почему-то особый упор был на всякую отраву — и я не ведаю, каким ангелам нужно возносить хвалу за то, что, обладая исключительно смутными представлениями об этике, я в детстве так никого никогда и не отравила, несмотря на многократно затверженные правила о приготовлении всяких интересных напитков из веха или болиголова, вполне обильно растущих по теплостановским лесам и болотам, если знать места. Да что там болиголов — изумительно смертоубийственную гадость можно сотворить даже из банки со шпротами — если подойти к делу с душой.
Под окном у Анна Тимофеевны рос чудный палисадничек — где она заботливо разводила цветочки, которыми можно было бы свести в могилу весь микрорайон: ландыши, лютики, синие кустики аконита — все соседи умилялись и любовались.
Не думаю, впрочем, что бабуся кого-нибудь регулярно изводила все же — клиентки к ней приходили все больше по любовной и по радикулитной части, при мне, по крайней мере, убийственных контрактов не заключалось.
При этом набожна бабуся была чрезвычайно — ее изрядно захламленный дом был увешан иконами, крестилась и молилась она дома безостановочно, периодически даже на четвереньках, потому что, как мне объяснялось, - грешить приходится много, вот и отдуваешься потом, земные поклоны бьешь. Там была какая-то очень любопытная бухгалтерия, где каждому «греху» соответствовало определенное количество поклонов и строчек из молитвослова, и Анна Тимофеевна зорко следила за тем, чтобы всегда оставаться в плюсовом балансе (и, судя по всему, немножко мухлевала и тут). В церковь при этом бабуся не ходила — по крайней мере, она любила, дерябнув вечером стаканчик, поплакаться мне, что грехи не пускают ее в храм зайти, на что я, как и положено праведному советскому ребенку, уверенно отвечала, что бога все равно нет, а в церковь одни дураки ходят.
Были еще забавные нюансы. Анна Тимофеевна очень радовалась, когда я разбивала коленку или царапалась ветками в лесу — она бережно промакивала ранки холстинкой, кусочки которой потом добавлялись в различные смеси и поделки под наименованием «кровь некрещеного младенца». Надо отдать ей должное: другими путями она ее из меня добывать не соглашалась, хотя я пару раз честно предлагала ей просто порезать мне руку ножом и заготовить крови сразу впрок.
В аптеку бабуся бегала не реже, чем в лес, и часто говорила, что когда я вырасту, мне-то уж не придется «по кустам ползякать — зайдешь в аптеку и чистенько все, что надобно, купишь». Я объясняла, что я в любом случае ползякать нигде не собираюсь, потому что буду писателем, поэтом и классическим филологом, на что Анна Тимофеевна хихикала и приговаривала: «Всякому — по-якому»
Вечером, нагулявшись таким образом и наигравшись, я бежала домой, но сперва вытаскивала из некого тайного подвального окна привязанный там на веревочке пакет с моими сбережениями и ссыпала в него медяки, серебро и свернутые квадратиком рублевки. Дома этакие богатства было держать небезопасно.
Ну, а потом мы опять переехали — и на этом мое ученичество у ведьмы, увы, закончилось. Впрочем, я до сих пор могу снять жар — ивовой корой, зубную боль — чесноком, а суставную - крапивой или птицемлечником. Но скучно предпочитаю делать это пенталгином, ципролетом и диклофенаком: возни меньше, пользы больше — права была бабуся.